Captioned Images of the Soviet Avant-Garde (in Russian)

The following images are taken from Selim Khan-Magomedov’s vastly influential Russian-language book, Архитектура советского авангарда (Architecture of the Soviet Avant-Garde).  They are captioned in Russian.  Since the book includes so many excellent photos, and because it would take several weeks to match up all of the names with all of the images, I am choosing just to post the most relevant pages here.  Just click the following link:

http://smg.photobucket.com/albums/v117/Overman/sovietavantgarde/

Architecture of the Soviet Avant-Garde, by Selim Khan-Magomedov

Mikhail Okhitovich, 1930

«Отчего гибнет город?» (Михаил Охитович)/”Why is the City Dying?” (Mikhail Okhitovich))

Строительство Москвы – (1930) – â„– 1

(Pg. 9)

Как это так? Города растут, это — факт, который наблюдают повсюду, и вдруг—город гибнет.

Конечно, города растут. Но все дело в том именно и заключается, что город растет так, что он уничтожает сам себя. Это, быть может, и не согласуется с элементами формальной логики, но это так.

Рассмотрим, как растет город.

Возьмем первый город современного общества — бург. Он — продукт выделения, под влиянием товаризации отношений, из крестьянского хозяйства элементов так называемой домашней промышленности. То, что было этой домашней промышленностью, стало теперь бургом, городом простого товарного производства, городом свободного ремесла, а крестьянин остался теперь лишь «возделывателем».

Так произошло отделение города от деревни и оно будет сопровождать человеческое общество через развитие затем крупного города до самого конца капитализма. Препятствие этому процессу было бы препятствием развитию производительных сил, препятствием самому капиталистическому способу производства. Горе стоящим на пути капиталистического города! Он их сокрушит, проглотит.  Рост города — это расцвет, а ослабление города — это «захирей» не производительных сил современного общества.

Мы наблюдаем разложение капитализма — в области политической, экономической, технической. Рушится ли и его способ расселения — крупный (не говоря уж о мелком) город? Как подготовляется процесс соединения города и деревни? Да, гибель города является одним из пока-зательнейшнх признаков современного города, да элементы соединения города и деревни в этом рааложении города имеются.

Город разрушается противоречием, всегда возрастающим между способом расселения и способом передвижения.

Всякому способу производства и сопутствующему ему способу передвижения соответствует и свой способ расселения. В современном обществе, при существовании город и деревни, зависимость этих последних от способа передвижения выражается в следующем. Расселение деревни идет вдаль дороги в один ряд — этого требует необходимость максимальной близости земледельца к производству, которое лежит за пределами деревни. Связь осуществляется животной тягой (лошадь, осел, мул, вол и т. д.), которая тут одновременно представляет собой и орудие производства, и орудие передвижения. Та же потребность в максимальной близости к месту производства обусловливает максимальную плотность домов, скученность их. Сообщение между домами пешеходное.

Домашняя промышленность, выделившаяся в город в виде свободного ремесла, не нуждается в животной тяге. Как только город становится городом, нагоняя за черту свою остатки леревенокой жизни, в этот момент лошадь, мул исчезают из города вместо с этими остатками. Структура домов и улиц бурга • идеальна именно в том смысле, что не требуется вовсе движения лошадей, ослов, мулов.

(Pg. 10)

Лошадь, осел, мул, вступают в город уже в качестве представителя торгового капитала (без которого, впрочем, а не может совершиться отделение города от деревни). «Улицы ослов», т.-е. торговые улицы, широки по сравнению с темными, кривыми, узкими переулками пешеходов, т.-г. улицами ремесла.

Уничтожение цехов разрушает эти «идиллии переулков» и тут рождается первое противоречие «вежду старым способом расселения и новым способом передвижения.

Пешеход садится в омнибус, нанимает фаакр, едет «на извозчике».

Почему это является противоречием? Да потому, что ежели бы все, всегда пользовались бы для движения по улицам не собственными ногами (как в деревне), а пользовались бы услугами экипажа, тогда бы противоречия никакого не было. Бург, в противоположность деревне, вызвал потребность в передвижении с помощью животной тяги, потребность возрастающую с каждым часом его развития.

Допустим даже, что все жители до одного имели бы собственную лошадь. Город значительно расширился бы в зависимости от числа конюшен. Расстояния бы увеличились, потребность в лошади усилилась бы, значит — увеличилась бы и потребность в быстроте движения, но последняя уменьшалась бы от увеличения расстояний с одной стороны, а главное — от увеличения числа экипажей, следующих не по своим пустынным переулкам — местам проживания хозяина, но в места общих связей. Эти примитивные «магистрали» были бы переполнены медленно движущимися экипажами. Вот в чем противоречие в начальной своей стадии.

Промышленность вслед за машиной, станком создала и механический транспорт. Подобно животной тяге, механическая тяга создалась не как средство внутригородского или внутридеревенского передвижения, а как средство сношений между городом и деревней, между городами, между странами. Железнодорожный поезд доходит до города, проходит мимо города, власть поезда в городе кончается. Почему? Быстрота поезда зависит от редкости остановок. Ð’ городе средство общего передвижении тем удобней, чем чаще оно останавливается, – иными словами, тем удобнее, чем медленнее, Ñ‚,-?. просто-напросто неудобно. Посадите всех рабочих и служащих на поезда, они будут следовать один за другим. Когда остановится передний — станут все. Скорость поода в городе медленнее скорости пешехода.

Легче вопрос разрешить, уменьшив длину поезда — остановок будет меньше, — движение быстрее. Так возникает паровичен, памятный питерским рабочим, живущим за Невской заставой и неизвестный рабочим Ленинграда…Сила его полностью не используется, район его передвижения скорее пригородный, чем городской.

Такая же судьба электропоезда. Мощность его меньше, чем у паровоза (т. е. междугородного орудия передвижения) п больше чем у омнибуса (т. е. внутригородского). Электропоезд остается пригородным орудием передвижения.

И лишь трамвай — этот электропоезд без поезда — этот локомобиль без паровоза проникает в город, вытесняя омнибусы, конки.

В Москве мы задыхаемся в трамвае. Может быть, их мало? Может быть, мы бедны, чтоб их приобретать? Увы, их слишком много, увы, мы слишком богаты — трамвай работает с хорошей прибылью.

Нью-Йорк • богаче нас, Нью-Йорк богаче трамваем, потому Нью-Йорк задыхается в трамвае больше нас. Чтобы попасть в наш трамвай, надо быть немного цепким, немного сильным. Там, в Нью-Йорке, надо быть боксером, там надо быть акробатом. В трамвае ведь «можно не быть джентльменом» — говорит современный янки.

Итак, насытим же московскую сеть трамвая. Что получится? Получится поезд, т. е. стоит, например, на углу Мясницкой ул. и пл. Дзержинского, пли на углу Моховой ул. и Воздвиженка остановиться одному вагону и остановятся все следующие вагоны.

Вот почему трамвай вытесняется городом, и чем он выше как город, тем реже он там встречается. Хороший трамвай — самый медленный способ передвижения.

Идеальный трамвай, т.-е. трамвай, удовлеторяющий всю потребность в нем городского жителя сполна, это — тот, который вместо движения имеет сплошную остановку. Идеальный трамвай — отсутствие трамвая.

Он умирает, но не сдается. Subway, metró, tub, Untergrundbahn, надземка и т. п.—все это судорожные попытки разрешить проблему все возрастающего движения, все возрастающей быстроты на все уменьшающемся пространстве.

Город требует все большего движения — город уменьшает площадь движения; город требует все большей быстроты движении — город папрэщает быстроту движения. Что такое регулирование движения? Это — ограничение, запрещение движения.

Впрочем, его нечего запрещать. Оно объективно помимо волп милиции, помимо ухищрений рационализаторов движения прокрашаетсисимо. Город — ототсоздатель величайшей техники передвижения — строит ее против себя…Те, кто это понимают — их пе так уж много — и среди них едва ли не самым интересным является Генри Джорж Уэллс, ищут кардинального разрешения вопроса в дальнейшем развитии городом его городских свойств. Г. Уэллс — величайший урбанист современности — не собирается уменьшить размеры города, ибо это смешно, а главное — невозможно. • Права т. Н. К. Крупская, цитирующая строку Ленина по поводу неизбежности крупного города (полемика со Сисмонди). Уэллс — за город. Вы знаете его идею одной крыши над целым городом, а ��лавное (в данном случае) его идею передвижных улиц. Город превращается в совокупность неких, как бы мы теперь выразились, — конвейеров, с помощью которых в максимально короткое время преодолевается максимально длинное пространство, передвигается максимальное число лиц. Всякий проект требует времени, технических п экономических средств, чтобы быть претворенным в действительность. Несмотря на острую потребность в таком способа передвижения, логически вытекающего из условия современной городской жизни, до сих пор ни человеческая техника, ни экономика не смогли поднять идею Уэллса, сделать передвижные улицы, единый городской поток движущихся улиц фактом, материализовать ее.

Между тем, в город врывается новое орудие передвижения (об авиации мы не говорим, она не успеет ворваться в город, когда его уже не будет…). Подлинное значение авто в том, что оно на основе метода массового производства обещает и технически и экономически вытеснить пешеходов как средство передвижения человека.

Суждение о том, что авто—это-де урбаническое орудие, явно заимствовано ив оперетки. Статистика самой «автомоторной» страны С.-А.С.Ш. показывает как раз обратное, — авто развивается главным образом вне города, хотя авто-катастрофы и происходят, главным образом, в городе. Многочисленные работы, касающиеся развития автомоторизма в С.-А.С.Ш., блестяще демонстрируют это на ряде фактов.

Так, на протяжении, примерно, двух часов ходьбы в центре Нью-Йорка в деловые часы столько народа, что нн один экипаж не может проехать; далее следуют, наоборот, одни экипажи (т.-е. авто), — люди пешими не ходят. Масса авто остается у города, не вступая в него.

(Pg. 11)

Вся автомоторная техника растет в направлении уснорения движения, усиления подвижности и все меньшей зависимости от путей. И вся эта техника в городе — ничто. Авто с 0,5 км в час — это меньше, чем пешеход, однако такова быстрота самого скорого автомобиля на нью-йоркских улицах в известные часы.

Ибо, чем больше машин и чем они лучше, тент их меньше вмещается в городе н тем они хуже {т. е. медленнее). Идеалом авто-движения в городе окажется лишь иллюзорное впадение авто — (все будут иметь отдельное и, может быть, и не одно авто, — к этому идет дело), но не способность осуществлять это владение.

Вот почему авто стали делаться закрытыми, они ушли за город, — за городом возможно бешеное движение, снег н пыль в движении превращаются в такую постоянную силу, что от нее яе избавиться временным прикрытием.

Вот почему жилища ныне строят за городом: особняки, коттеджи, отели вдоль авто-магистралей; вот почему города стали строиться за городом (сооружение испанской организации Madrilena de Urbanisacion, сооружение австралийской столицы, поселки фордовскнх рабочих в Детройте и Ñ‚. д.). Побеждает не Уэллс, а «город-линия» Ш. Жида и др. Город гибнет, происходит процесс его разложения. Коммунисты защищали его от романтиков идиллия «идиотизма деревенской жизни». Коммунисты не могут его защищать от автомотора. Наоборот, коммунист должен посадить человека на этот автомотор, чтобы помочь ему «бажать иа города в поисках за свежим воздухом и чистой водой» (Энгельс, Ленин). Мы с помощью авто уничтожим «противоестественные скопления гигантских масс в больших городах» (Ленин). Ибо «капитализм…готовит элементы этой связи (земледелия и промышленности Ðœ. О.) на почве… нового расселения человечества». (Ленин).

«В настоящее время, когда возможна передача электрической энергии на расстояние, когда техника транспорта повысилась настолько, что можно при меньших (против теперешних) издержках перевозить пассажиров с быстротой свыше 213 км в час — нет ровно никаких технических препятствий к тому, чтобы сокровищами науки и искусства, веками скопленными в немногих центрах, пользовалось все население, размещенное более или менее равномерно по всей стране». (Ленин).

Строителям социалистического, затем агро-, затем агро-индустриального города, беда которых в том, что они родились (вернее — их идеи родились) в стране автомоторного голода, следует учесть трагический урок, вытекающий из всей истории капиталистического строительства городов. Они должны понять, что не только Москва, но и их самый «новый» город будет разорен появлением авто, и разорен он будет в ближайшие же 5-10 лет максимум.

Дезурбанизм — это не теория противников города — нет, это неизбежный, объективный процесс. Не наше дело выходить «с иконами» навстречу авто, как эго делал крестьянин, встречая первый паровоз на своей старой земле. 

Disurbanism — this is not merely a theory of those who oppose the city — no, it is an inevitable, objective process.  It is not our business to go out to meet the car “with our icons,” as did the peasant, upon meeting the first steam locomotive on its old ground.

Thinking Nature, a Speculative Realist Journal, Volume 1 Released

Thomas Cole's "A Tornado in the Wilderness" (1835)

Volume 1 of the Speculative Realist journal Thinking Nature is finally out.  Though I do not consider myself part of the Speculative Realist movement and have on several occasions been extremely critical of it, the content of my article was deemed relevant enough that it warranted inclusion in the journal.  My essay, “Man and Nature,” posted on this blog already, is written from a thoroughly Marxist perspective.  In any case, the other accepted submissions are listed below:

Volume 1

Essays

/1/ – What did the Early Heidegger Think about Nature? – Paul Ennis

PDF version

/2/ – Being and Counting: Speculative Materialism and the Threshold of the Given – David Lindsay

PDF version

/3/ – Unthinking Nature: Transcendental Realism, Neo-Vitalism and the Metaphysical Unconscious in Outline – Michael Austin

PDF version

/4/ – Philosophies of Nature in the Differentials of Iain Hamilton Grant and Ray Brassier – Himanshu Damle

PDF version

/5/ – Ecological Necessity – Tom Sparrow

PDF version

/6/ – Six Myths of Interdisciplinarity – Ted Toadvine

PDF version

/7/ – Some Notes Towards a Philosophy of Non-Life – Timothy Morton

PDF version

/8/ – Towards a Philosophy of (Dejected) Nature – Ben Woodard

PDF version

/9/ – Man and Nature – Ross Wolfe

PDF version

Radical Bourgeois Philosophy Summer Reading Group

I am eagerly looking forward to the Platypus Affiliated Society’s New York chapter reading group for the summer, which will focus on “Radical Bourgeois Philosophy.”  Having already completed the main readings that lay the theoretical foundation for the group’s political outlook, I feel it will be profitable to better acquaint myself with the texts of classical liberalism and political economy.  Marxists, in their rejection of liberal democracy and bourgeois ideology, all-too-often forget the genuinely progressive legacy of liberalism and the revolutionary role played by the bourgeoisie in history.  This legacy is nowhere better illustrated than in the texts of some of their foremost thinkers — Locke, Hume, Voltaire, Rousseau, Smith, Kant, Hegel, Ricardo, and Nietzsche.  Marx’s own deep, if critical, respect for these thinkers (minus Nietzsche, who came later) cannot be ignored.

The following is the reading list and schedule for film screenings related to the subject:

Reading group and History of Humanity Film Screenings & Lectures

Eric Hobsbawm, The Age of Revolution 1789–1848 [PDF]

June 26 – August 21
New York University Puck Building
295 Lafayette St. 4th floor

We will address the greater context for Marx and Marxism through the issue of bourgeois radicalism in philosophy in the 18th and 19th Centuries. Discussion will emerge by working through the development from Kant and Hegel to Nietzsche, but also by reference to the Rousseauian aftermath, and the emergence of the modern society of capital, as registered by liberals such as Adam Smith and Benjamin Constant.

“The principle of freedom and its corollary, “perfectibility,” . . . suggest that the possi- bilities for being human are both multiple and, literally, endless. . . . Contemporaries like Kant well understood the novelty and radical implications of Rousseau’s new principle of freedom [and] appreciated his unusual stress on history as the site where the true nature of our species is simultaneously realized and perverted, revealed and distorted. A new way of thinking about the human condition had appeared. . . . As Hegel put it, “The principle of freedom dawned on the world in Rousseau, and gave infinite strength to man, who thus apprehended himself as infinite.”

– James Miller (author of The Passion of Michel Foucault, 2000), Introduction to Rousseau, Discourse on the Origin of Inequality (Hackett, 1992)

SCHEDULE:

June 26 | 1PM

Chris Cutrone, “Capital in History”
Robert Pippin, “On Critical Theory” [HTML Critical Inquiry 2003]
Rousseau, Discourse on the Origin of Inequality

Film screening | 4:30PM

Marie Antoinette (2006)

June 30 | 6:30PM

Thursday evening lecture

“History of humanity pre-1750”

July 3 | 1pm

Rousseau, selection from The Social Contract

Film screening | 4:30PM

Jefferson in Paris (1995)

July 10 | 1pm

Adam Smith, selections from The Wealth of Nations
Volume I
Introduction and Plan of the Work
Book I: Of the Causes of Improvement…
I.1. Of the Division of Labor
I.2. Of the Principle which gives Occasion to the Division of Labour
I.3. That the Division of Labour is Limited by the Extent of the Market
I.4. Of the Origin and Use of Money
I.6. Of the Component Parts of the Price of Commodities
I.7. Of the Natural and Market Price of Commodities
I.8. Of the Wages of Labour
I.9. Of the Profits of Stock
Book III: Of the different Progress of Opulence in different Nations
III.1.
 Of the Natural Progress of Opulence
III.2. Of the Discouragement of Agriculture in the Ancient State of Europe after the Fall of the Roman Empire
III.3. Of the Rise and Progress of Cities and Towns, after the Fall of the Roman Empire
III.4. How the Commerce of the Towns Contributed to the Improvement of the Country
Volume II
IV.7. Of Colonies
Book V: Of the Revenue of the Sovereign or Commonwealth
V.1. Of the Expences of the Sovereign or Commonwealth

Film screening | 4:30PM

Danton (1983)

July 14 | 6:30PM

Thursday evening lecture

“History of humanity 1750–1815”

July 17 | 1pm

Benjamin Constant, “The Liberty of the Ancients Compared with that of the Moderns”
Kant, “What is Enlightenment? ,” and “Idea for a Universal History from a Cosmopolitan Point of View”

Film screening | 4:30PM

Amistad (1997)

July 24 | 1pm

Kant, Groundwork for the Metaphysics of Morals
Kant, “On the Common Saying: That May be Correct in Theory, But it is of No Use in Practice” [HTML part 2]

July 31 | 1pm

Hegel, Introduction to The Philosophy of History [HTML] [PDF pp. 14-128]

Film screening | 4:30PM

selected scene from Gettysburg (1993) “No Divine Spark” Glory (1989)

August 4 | 6:30PM

Thursday evening lecture

“History of humanity 1815–48”

August 7 | 1pm

Nietzsche, The Use and Abuse of History for Life [translator’s introduction by Peter Preuss]
Nietzsche, selection from On Truth and Lie in an Extra-Moral Sense

Film screening | 4:30PM

Nietzsche: Human, All Too Human (1999)

August 14 | 1pm

Nietzsche, On the Genealogy of Morals: A Polemic

Film screening | 4:30PM

Reds (1981)

August 21: Coda | 1pm

Marx, To make the world philosophical, Robert Tucker, ed., Marx-Engels Reader (Norton 2nd ed., 1978) pp. 9–11
Marx, For the ruthless criticism of everything existing, Marx-Engels Reader pp. 12–15
Marx, Theses on Feuerbach, Marx-Engels Reader pp. 143–145
Marx, On [Bruno Bauer’s] The Jewish Question, Marx-Engels Reader pp. 26–52
Marx, The coming upheaval [see bottom of section, beginning with “Economic conditions had first transformed the mass”] (from The Poverty of Philosophy, 1847), Marx-Engels Reader pp. 218–219
Marx and Engels, Communist Manifesto, Marx-Engels Reader pp. 469–500

On the first socialist tragedy

Andrei Platonov

.
It is essential not to thrust oneself forward and not to get drunk on life; our time is both better and more serious than blissful delight. Everyone who gets drunk is sure to be caught, sure to perish like a little mouse that messes with a mousetrap in order to “get drunk” on the fat on the bait. All around us lies fat, but every piece of this fat is bait. It is necessary to stand in the ranks of the ordinary people doing patient socialist work — that is all we can do.

The arrangement of nature corresponds to this mood and consciousness. Nature is not great and is not abundant. Or her design is so rigid that she has never yet yielded her greatness and her abundance to anyone. This is a good thing; otherwise — in historical time — we would long ago have looted and squandered all nature; we would have eaten our way right through her and got drunk on her right to her very bones. There would always have been appetite enough. Had the physical world been without what is, admittedly, its most fundamental law — the law of the dialectic — it would have taken people only a few centuries to destroy the world completely. More than that, in the absence of this law, nature would have annihilated itself to smithereens even without any people. The dialectic is probably an expression of miserliness, of the almost insuperable rigidity of nature’s construction — and it is only thanks to all this that humanity’s historical development has been possible. Otherwise everything would long ago have come to an end on this earth — like a game played by a child with sweets that melt in his hands before he has even had time to eat them.

What is the truth to be seen in the historical picture of our own time?

It goes without saying that this picture is tragic — if only because true historical work is being carried out not on the whole of the earth but only on a small, and greatly overburdened, part of the earth.

Truth — in my opinion — lies in the fact that “technology decides everything”. It is indeed technology that constitutes the theme of our contemporary historical tragedy — if technology is understood to mean not only the entire complex of man-made production tools but also the social organization that is based on the technology of production, and if ideology too is included in this understanding. Ideology, incidentally, is located not in the superstructure, not on some “height”, but somewhere within, in the heart of society’s sense of itself. To be more precise, unless in our concept of technology we also include the technician himself — the human being — our understanding of the question will remain obtuse and leaden.

The relationship between technology and nature is tragic. Technology’s aim is “Give me a fulcrum and I shall overturn the world”. But nature’s construction is such that she does not like being outmaneuvered. With the right moment of force it is possible to overturn the world, but so much will be lost in the journey and in the travel time of the lever that in practical terms the victory will be useless. This is an elementary example of the dialectic. Let us look now at a fact from our own time: the splitting of the atomic nucleus. It is the same thing. The hour will come when we expend n quantity of energy on the destruction of an atom and in return receive n + 1 — and we will be ever so pleased with this meagre increase, because this absolute gain will have been obtained by virtue of something like an artificially induced change to nature’s most fundamental principle: the dialectic itself. Nature stays aloof, she keeps us at bay; a quid pro quo — or even a trade with a mark-up in her own favor — is the only way she can work. Technology, however, strains to achieve the opposite. It is through the dialectic that the external world is defended against us. And so, however paradoxical this may seem: nature’s dialectic is both humanity’s enemy and its instructor. The dialectic of nature constitutes the very greatest resistance to technology; the aim and function of technology is to deny, or at least mitigate, the dialectic. Up until now its success in this has been modest, which is why the world cannot yet be kind and good for us.

And at the same time, the dialectic is our only instructor and our only means of defense against the premature and senseless destruction involved in childish delight. Just as the dialectic is itself the power that has created all our technology.

In sociology, in love, in the depth of a human being, the law of the dialectic functions no less immutably. A man with a ten-year-old son left the boy with the boy’s mother — and married a young beauty. The boy began to long for his father and patiently, clumsily hanged himself. A gram of delight on one end of the lever is balanced by a ton of graveyard earth on the other. The father took the rope from the boy’s neck and soon followed him into the grave. What he wanted was to get drunk on the innocent beauty; he wanted to bear love not as a duty, not as an obligation with a single wife, but as pleasure. Don’t get drunk — or it will be the end of you.

Some naïve people may retort that the contemporary crisis of production overturns this point of view. It does not overturn anything. Imagine the extremely complex technical equipment of the society of contemporary imperialism and fascism, the grinding exhaustion and destruction of the people of these societies — and it will become only too clear at what price this increase in the forces of production has been achieved. Self-destruction in fascism, war between states — these are the losses entailed by increased production, these are nature’s revenge for it. The tragic knot is cut — but without being resolved. What results cannot — in the classical sense of the word — even be called tragedy. Without the USSR, the world would be certain to destroy itself in the course of no more than a century.

The tragedy of man, armed with machine and heart, and with the dialectic of nature, must in our country be resolved by way of socialism. But it must be understood that this task is an extremely serious one. Ancient life on the “surface” of nature was able to obtain what was essential to it from the waste products and excretions of elemental forces and substances. But we mess about deep inside the world, and in return the world crushes us with an equivalent strength.

Translated by Robert Chandler, Elizabeth
Chandler, Jonathan Platt, and Olga Meerson

Андрей Платонов

Надо не высовываться и не упиваться жизнью: наше время лучше и серьезней, чем блаженное наслаждение. Всякий упивающийся обязательно попадает и гибнет, как мышонок, который лезет в мышеловку, чтобы «упиться» салом на приманке. Кругом нас много сала, но каждый кусок на приманке. Надо быть в рядах обыкновенных людей терпеливой социалистической работы, больше ничего.

Этому настроению и сознанию соответствует устройство природы. Она не велика и не обильна. Или так жестко устроена, что свое обилие и величие не отдавала еще никому. Это и хорошо, иначе — в историческом времени — всю природу давно бы разворовали, растратили, проели, упились бы ею до самых ее костей: аппетита всегда хватило бы. Достаточно, чтобы физический мир не имел одного своего закона, правда, основного закона — диалектики, и в самые немногие века мир был бы уничтожен людьми начисто. Больше того, и без людей в таком случае природа истребилась бы сама по себе вдребезги. Диалектика наверно есть выражение скупости, трудно оборимой жесткости конструкции природы, и лишь благодаря этому стало возможно историческое воспитание человечества. А то бы все давно кончилось на земле, как игра ребенка с конфетами, которые растаяли в его руках, и он не успел их даже съесть.

В чем же истина современной нам исторической картины?

Конечно, эта картина трагична, — уже потому, что действительная историческая работа совершается не на всей земле, а только на меньшей ее части с огромной перегрузкой.

Истина, по-моему, в том, что «техника… решает все». Техника это и есть сюжет современной исторической трагедии, понимая под техникой не один комплекс искусственных орудий производства, а и организацию общества, обоснованную техникой производства, и даже идеологию. Идеология, между прочим, находится не в надстройке, не на «высоте», а внутри, в середине общественного чувства общества. Точнее говоря, в технику надо включить и самого техника — человека, чтобы не получилось чугунного понимания вопроса.

Между техникой и природой трагическая ситуация. Цель техники — «дайте мне точку опоры, я переверну мир». А конструкция природы такова, что она не любит, когда ее обыгрывают: мир перевернуть

можно, подобрав нужные моменты рычага, однако надо проиграть в пути и во времени хода длинного рычага столько, что практически победа будет бесполезной. Это элементарный эпизод диалектики. Возьмем современный факт: расщепление атомного ядра. То же самое. Настанет всемирный час, когда мы, затратив на разрушение атома П — количество энергии, получим в результате П+1 и этим убогим добавком будем так довольны, потому что он, абсолютный выигрыш, получен в результате как бы искусственного изменения самого принципа природы, т. е. диалектики. Природа держится замкнуто, она способна работать лишь так на так, даже с надбавкой в свою пользу, а техника напрягается сделать наоборот. Внешний мир защищен против нас диалектикой. Поэтому, пусть это кажется парадоксом: диалектика природы есть наибольшее сопротивление для техники и враг человечества. Техника задумана и работает в опровержение или в смягчение диалектики. Удается ей пока это скромно, и поэтому мир для нас добрым быть еще не может.

Одновременно лишь диалектика является единственным нашим наставником и средством против ранней, бессмысленной гибели в детском наслаждении. Так же, как она же явилась силой, создавшей всю технику.

В социологии, в любви, в глубине человека диалектика действует столь же неизменно. Мужчина, имевший десятилетнего сына, оставил его с матерью, а сам женился на красавице. Ребенок затосковал по отцу и терпеливо, неумело повесился. Грамм наслаждения на одном конце уравновесился тонной могильной земли на другом. Отец взял с шеи ребенка бечеву и вскоре ушел за ним вслед, в могилу. Он хотел упиться невинной красавицей, он любовь хотел нести не как повинность с одной женой, а как удовольствие. Не упивайся — или умирай.

Некоторые наивные могут возразить: современный кризис производства опровергает такую точку зрения. Ничего не опровергает. Представьте сложнейшую арматуру общества современного империализма и фашизма, истощающее измождение, уничтожение тамошнего человека, и станет ясно, за счет чего достигнуто увеличение производительных сил. Самоистребление в фашизме, война государств — есть потери высокого производства и отмщение за него. Трагический узел разрубается, не разрешая��ь. В классическом смысле трагедии даже не получается. Мир без СССР несомненно уничтожился бы сам собою в течение одного ближайшего века.

Трагедия человека, вооруженного машиной и сердцем, и диалектикой природы, должна разрешиться в нашей стране путем социализма. Но надо понимать, что это задание очень серьезно. Древняя жизнь на «поверхности» природы еще могла добывать себе необходимое из отходов и извержений стихийных сил и веществ. Но мы лезем внутрь мира, а он давит нас в ответ с равнозначной силой.

Ludwig Hilberseimer’s Internationale Neue Baukunst (1928)

The Original Cover to Hilberseimer's Book

The following is the only text portion of Ludwig Hilberseimer’s 1928 book Internationale Neue Baukunst.  The rest of the book is simply illustrations of new architecture from around Europe, America, and the Soviet Union.  I don’t know German, so if there’s anyone out there who might be able to translate it for me, I’d be deeply appreciative.  Until then, I will simply publish it in untranslated form.

Die Voraussetzungen und Grundlagen der neuen Baukunst sind verschiedenster Art.  Die jeweiligen Benutzungsansprüche bestimmen den Zweckcharakter des Bauwerks.  Material und Konstruktion sind die materiellen Mittel seines Aufbaues.  Daneben üben Herstellungstechnik und Betriebsführung, wirtschaftliche und soziologische Momente einen erheblichen Einfluß aus.  Über allem aber steht herrschend der schöpferische Wille des Architekten.  Er bestimmt das Maß des Anteils der einzelnen Elemente.  Bildet aus dem Nebeneinander die gestaltete Einheit des Bauwerks.

Die Art des Gestaltungsvorgangs bestimmt den Charakter der neuen Baukunst.  Sie ist nicht auf äußerliche Dekorativität gestellt, sondern Ausdruck der geistigen Durchdringung aller Elemente.  Das ästhetische Element ist daher nicht mehr übergeordnet, Selbstzeck, wie bei der den Bauorganismus ignorierenden Fassadenarchitektur, sondern ist gleich allen andern Elementen eingeordnet in das Ganze.  Erhält erst im Zusammenhang mit diesem Ganzen seinen Wert, seine Bedeutung.

Überordnung eines Elements hat immer Störungen zur Folge.  Daher erstrebt die neue Baukunst Gleichgewicht aller Elemente, Harmonie.  Diese ist aber keine äußerliche, schematische, sondern eine für jede Aufgabe neue.  Ihr liegt kein Stilschema zugrunde, sondern sie ist der jeweilige Ausdruck der gegenseitigen Durchdringung aller Elemente unter Herrschaft eines gestaltenden Willens.  Der neuen Baukunst liegen daher keine Stilprobleme, sondern Bauprobleme zugrunde.

So wird auch die überraschende Übereinstimmung der äußeren Erscheinungsform dieser internationalen neuen Baukunst verständlich.  Sie ist keine modische Formenangelegenheit, wie vielfach angenommen wird, sondern elementarer Ausdruck einer neuen Baugesinnung.  Zwar vielfach differenziert durch örtliche und nationale Sonderheiten und durch die Person des Gestalters, im ganzen aber das Produkt gleicher Voraussetzungen.  Daher die Einheitlichkeit ihrer Erscheinungsform.  Ihre geistige Verbundenheit über alle Grenzen hinweg.

Ludwig Hilberseimer

Things Magazine and 2001: A Space Odyssey-themed advertisements

To my surprise and delight, I saw through my dashboard that I was receiving a number of hits from the prestigious and well-regarded architecture and design journal/blog Things Magazine.  As it turned out, they had featured my blog along with a number of other useful internet resources related to the field.  I would like to thank them for their recognition.

Also, while browsing their site, I came upon some funny themed-ads for products featured in one of my favorite movies, 2001: A Space Odyssey.  They originally came from a blog called Laughing Squid, but I will repost the images here:

Fictional ad for the Pan Am space shuttle

Fictional Ad for the HAL 9000 computer

A Concrete Illustration of the Völkisch Undertones of Nazi Ecologism

Heidegger in the Black Forest

The following text is a translation of an address that Heidegger gave to his students commemorating the tenth anniversary of the the “heroic” death of Albert Leo Schlageter, a young German student at Freiburg who was executed by firing squad in 1923 for attempting to sabotage elements of the French occupation army in the Ruhr.  After the Nazis’ rise to power, Schlageter was immortalized as a patriot and a hero, celebrated for his noble sacrifice.  Throughout, Heidegger appeals to the notion of the Volk, singing maudlin hymns to the notions of courage and the will, to struggle and sacrifice.  But also notice Heidegger’s pastoral references to the natural landscape of surrounding Freiburg as he tries to stir up feelings of one’s ties to “blood and soil.”  All this is part and parcel of Nazi ecologism.

“Schlageter”

(May 26, 1933)

In the midst of our work, during a short break in our lectures, let us remember the Freiburg student Albert Leo Schlageter, a young German hero who a decade ago died the most difficult and the greatest death of all.

Let us honor him by reflecting, for a moment, upon his death in order that this death may help us to understand our lives.

Albert Leo Schlageter (1894-1923)

Schlageter died the most difficult of all deaths. Not in the front line as the leader of his field artillery battery, not in the tumult of an attack, and not in a grim defensive action — no, he stood defenseless before the French rifles.

But he stood and bore the most difficult thing a man can bear.

Yet even this could have been borne with a final rush of jubilation, had a victory been won and the greatness of the awakening nation shone forth.

Instead — darkness, humiliation, and betrayal.

And so, in his most difficult hour, he had also to achieve the greatest thing of which man is capable. Alone, drawing on his own inner strength, he had to place before his soul an image of the future awakening of the Volk to honor and greatness so that he could die believing in this future.

Whence this clarity of heart, which allowed him to envision what was greatest and most remote?

Student of Freiburg! German student! When on your hikes and outings you set foot in the mountains, forests, and valleys of this Black Forest, the home of this hero, experience this and know: the mountains among which the young farmer’s son grew up are of primitive stone, of granite.

They have long been at work hardening the will.

The autumn sun of the Black Forest bathes the mountain ranges and forests in the most glorious clear light. It has long nourished clarity of the heart.

As he stood defenseless facing the rifles, the hero’s inner gaze soared above the muzzles to the daylight and mountains of his home that he might die for the German people and its Reich with the Alemannic countryside before his eyes.

With a hard will and a clear heart, Albert Leo Schlageter died his death, the most difficult and the greatest of all.

Student of Freiburg, let the strength of this hero’s native mountains flow into your will!

Student of Freiburg, let the strength of the autumn sun of this hero’s native valley shine into your heart!

Preserve both within you and carry them, hardness of will and clarity of heart, to your comrades at the German universities.

Schlageter walked these grounds as a student. But Freiburg could not hold him for long. He was compelled to go to the Baltic; he was compelled to go to Upper Silesia; he was compelled to go to the Ruhr.

He was not permitted to escape his destiny so that he could die the most difficult and greatest of all deaths with a hard will and a clear heart.

We honor the hero and raise our arms in silent greeting.

«Москва «историческая» и социалистическая (Николай Ладовский)»/“Moscow, ‘Historical’ and Socialist” (Nikolai Ladovskii)

Nikolai Ladovskii

Из Строительство Москвы — (1930) — № 1

From Building Moscow — (1930) — № 1

[Pg. 17]

Москва — столица СССР — стихийно растет и вопрос о необходимости уяснения сути этого роста и его организации для планировки Москвы является основным вопросом ее жизни. Понятие роста города не может быть сведено к простому механическому увеличению территории, ширины проездов, этажности и т. д. Рост надо понимать как органический, на разных этапах своего развития, представляющий различный не только количественно, но и качественно организм. Между тем, все имеющиеся до настоящего времени проекты «Большой Москвы» рассматривают вопрос исключительно с количественной стороны и потому страдают основным пороком — «механистичностью».

В журнальной статье нельзя дать полного анализа сути гор. Москвы, как столицы СССР, и представить подробный проект ее реорганизации, здесь имеется в виду лишь указать на те ошибки, которые, на мой взгляд, имеются во всех проектах «Большой Москвы» а сделать предложение, относящееся к основной планировочио-конструктивной схеме «Новой Москвы».

За 12 лет, после революции было сделано несколько проектов: а) проект коллектива архитекторов под руководством акад. Жолтовского, б) проект акад. Щусева, в) проект инж. Шестакова, г) проект Земельно-планировочного отдела МКХ. Все эти проекты исходили из основного положения, что радиально-кольцевая система планировки Москвы является, вообще, рациональной планировочной системой, обеспечивающей нормальный рост (наслоением колец) и правильную организацию движения и транспорта. Кроме того, во всех проектах подчеркивалась мысль о необходимости сохранения исторического облика Москвы, что, как-будто, обеспечивалось сохранением кольцевой системы.

Кольцевая система планировки имеет много сторонников в мировой литературе по градостроительству.  Поэтому на разборе ее необходимо подробнее остановиться.  Средневековый город-крепость, город-сад Говарда.  Сателлитных городов Унвинам предложение по перепланировке Парижа Корбюзье, — все эти планировочные [18] конструкции, несмотря на их кажущееся различие по форме и назначению, можно отнести к одному и тому же разряду статических форм, характеризующих отсталый метод мышления их творцов. Прививка этих систем к растущим и жизнедеятельным городам неминуемо должна вызвать болезненные явления при их росте.

Специфическим признаком их механистичности является то положение, что эти системы могут иметь смысл лишь на мгновенный отрезок времени, при условии их целостного осуществления, в следующее же мгновение роста их необходимо будет начать разрушать — короче, они не предусматривают роста из «клеточки» в систему из низшей системы в другую, высшую и т. д.  Если во времена средневековья при преобладании «статических» моментов над динамическими, т.-е. при относительно. Медленном жизненном темпе и недостаточном учете координаты времени, кольцевая система еще могла в планировка некоторое время держаться, — то с развитием капитализма, с ростом городов она всюду была сломлена.

Кольцевая система Говарда (рис. 1) при постройке его городов-садов никогда не применялась; жизненной оказалась лишь его социально-бытовая установка на определенную общественную прослойку в буржуазном обществе.

Сателлитная система городов Унвина (рис 2) как бы возвращает средневековой, кольцевой системе права на жизнь. Но это лишь так кажется при поверхностном взгляде. На деле эта система есть ни что иное, как перенесение методов колониальной политики в градостроительство. Сателлиты — это «колонии», образовавшиеся вследствие плохой организации города-«метрополин». Недаром эта система зародилась в Англии (стране колоний). В результате роста «колоний» они образуют замкнутое кольцо, ничем не отличающееся от конструкции средневекового кольцевого города, — следовательно, в процессе роста система движется назад к менее совершенным организационным формам.

Корбюзье (рис. 4) предлагает создать два города: город труда и город отдыха. Он дает лишь идею конструкции первого и эта идея ничем не отличается от идеи средневекового кольцевого города: три замкнутые, не могущие развиваться, статические пояса, стилизованные в прямоугольники.

Как уже указывалось, с ростом городов, при развитии капитализма, кольцевая система потерпела поражение, на смену ей пришла сетчатая планировка, как выражение текучести, — своеобразный, непрерывный территориальный «конвейер», более отвечающий потребностям капиталистического, более механического нарастания, а не организационного роста. Крайним выражением этой текучести являются идеи городов-линий. Являясь выражением максимальной динамичности, эти планировочные конструкции неминуемо окажутся слабыми организмами, так как низводят трехмерное пространство к «одномерному», ставя ударение на линейность. Вся же современная материальная культура и техника дает возможность решать градостроительные задачи в трехмерности, ставя ударение на «горизонтальную двухмерность».

Обратимся теперь к проектам «Большой Москвы». По всем этим проектам Москва представлена в виде центрального ядра, окруженного двумя кольцами, а с ростом пригородов, которые ни одним из проектов не увязаны в систему, естественно, в ближайшем будущем образуется и третье кольцо.

В центре предполагаются правительственные и общественные сооружения государственного и местного значения. Территории, колец по организационному содержанию представляют расплывчатый, не связанный с формою колец, конгломерат, рост которого вообще не предусмотрен и не связан с общей формой кольца. Такая несвязанность естественна, так как геометрическая природа кольцевой территории предопределяет ее пространственную статичность, физическая же природа ее строительства в лучшем случае допускает лишь уплотнение. А поэтому [Pg. 19] проектировщик чувствовал, что бесполезно связываться с формою колец. Секториальная же система роста, казалось бы, возможная в радиально-кольцевой планировке, но динамо-геометрической сути находится в противоречии с ней, должна ее исказить, а потому и невозможна. Все проекты «Большой Москвы» исходили в основе своей из положения прироста населения и, как следствие, прироста территории. Но этот рост ими принимается без анализа отдельных, составляющих и взаимодействующих сил, а лишь формально, как округление, в общем анархично растущих органов города, в геометрически оформленную территорию. Ведь снеговой ком, катящийся и увеличивающийся в своем объеме, мы не вправе считать органически растущим. Таким же приростом является по всем проектам «Большой Москвы» и увеличение ее площади. Органическим же ростом города нужно признать такой, который при росте целого, обеспечивает рост отдельных его, различно действующих, частей-органов, объединенных в пространственно-временную экономическую систему. Этого-то как раз момента не предусматривает ни один из проектов.

Если представить себе полное согласование по форме, т.-е., если кольца будут означать различные органы, различного назначения территории, — то рост одного из них будет происходить за счет гибели другого.  Если же отбросить различную функциональную значимость каждого кольца, а принять их функциовнувд однообразность, то в силу экономики динамо-геометрического принципа при всех прочих равных условиях разовьется центростремительная сила, которую можно себе представить, как давление колец друг на друга в направлении центра, в то время как центральный круг, стремясь расти, наталкивается таким образом на огромное и непреодолимое сопротивление колец (рис. 3). Это и имеет место в современной Москве.

Сумма расстояний точек, образующих плоскость (рис. 4), до определенной точки Д на той же плоскости тем больше, чем точки ближе к периферии. Этот принцип оказывает влияние на всякую планировочную конструкцию — сетчатую, концентрическую, радиальную и всякую другую, определяя организационные и экономические преимущества центральных и серединных — осевых — и т. д. районов.

Влияние вышеописанных факторов, которые имеют одновременное действие, можно условно выразить рис. 3.

Картина, данная рисунком 3, говорит о том, что при кольцевой планировке Москвы центр, стремясь к естественному развитию в горизонтальной проекции, встречает трудно преод��лимое сопротивление колец, и разрешение самого основного момента жизни города — диалектического процесса его роста.

Экономика динамо-геометрического принципа планировкой плоско выражается, в следующем: не предусмотрено данной конструкцией плана, так как рост без сокрушэнин соседних (надо полагать тоже жизненных органов города) невозможен. И, действительно, эту картину мы уже наблюдаем в действительности в столице СССР в настоящее время.

При выборе участков под крупное строительство, в центре Москвы возникают огромные организационные и экономические затруднения и радикальный выход из положения возможен при кольцевой системе, лишь в сплошной сломке [sic — сломе] старого и возведении на его месте нового.

Таким образом, жизненное по существу проявление роста центра, в силу неправильной конструкции этого центра, вредно отзывается на городе в целом и, прежде всего, на его нормальном росте.

Но помимо интенсификации застройки, рост города влияет также и на движение по артериям-улицам. Улицы оказываются тесны и требуют также расширения. Решение этого вопроса по всем имеющимся проектам планировки «Большой Москвы» особенно наглядно доказывает неправильность кольцевой системы и тех остро-болезненных явлений в жизни города, которые она порождает.

Идея реорганизации Старой Москвы и перерождение ее в новую «Большую Москву» по всем проектам кольцевой системы осуществляется в настоящее время методом так называемых «красных линий», своеобразного врастания Новой Москвы в старую. Как этот метод тяжело отражается на жизни города и его строительстве, хорошо известно всем, кто с этим строительством сталкивается. Задача, которую система «красных линий» в ее теперешнем виде пытается разрешить, оказывается неразрешимой, так как, ставя вопрос в плоскости пространственной, эта система не ставит его в плоскости временной. Без календарных сроков реорганизуемые улицы города будут представлять вообще и всегда изъеденную ломаную линию, имеющую расширения лишь на небольших и случайных протяжениях и, следовательно, пропускная способность улицы будет оставаться всегда на старом уровне. Если же в некоторых небольших протяжениях положение улучшится, то в общем положение все же останется тяжелым.

Вторым тяжелым последствием системы «красных линий» в нынешней их трактовке и методах осуществления является понижение ценности большинства участков, или вследствие того, что от них отрезаются части, уходящие под мифически уширенные улицы, или из-за того, что эти мифические улицы их перерезают и делают невозможными для застройки.

В общем же эта система приводит старую путаную Москву к полной дезорганизации. И если болезнь центра города при кольцевой планировке можно сравнить с болезнью сердца, то принятая система «красных линий» является ничем иным, как «склерозом» в системе кровообращения города.

Могут возразить, что это — болезни роста, что то же происходит и на Западе и т. п. Однако, с этим согласиться нельзя. Скорей все это происходит потому, что наши проектировщики мыслят еще статическими категориями, не рассматривая город, как растущий организм. Короче, — они не мыслят диалектически.

Можно было бы привести значительно больше доводов в доказательство тех болезненных явлений, которые вытекают из неправильной планировочно-конструктивной схемы города и необходимости пересмотра ее в первую очередь. Но и тех соображений, которые уже высказаны выше, думаю, вполне достаточно.

Каков же выход из положения, что можно предложить?

Мы предлагаем, прежде всего:

1. Разорвать кольцевую систему в одном из участков и дать тем возможность центру свободно расти (рис. 5). Центр в виде планировочной точки, хотя бы и диаметра кольца «А», как теоретически, так и практически вообще недопустим. Центр города должен иметь возможность расти не только по третьему измерению, вверх, но и в горизонтальной проекции поступательно вперед. Следовательно, центром города должна быть не статическая точна, а динамическая линия — ось. Разорвав кольца и отогнув их в виде подковы, мы дадим возможность центру, а также и соответствующим ему ветвям бывших колец расти. Центр города приобретет форму веера. Эта форма наиболее соответствует функции центра, так как по мере роста города и нарастания его динамики и усложнения организация центр не остается зажатым, а свободно разворачивается за счет площади веера. Весь город и центр представляют по этой конструкции как бы поток, постепенно расширяющийся.

2. Сосредоточить все новое строительство в одном секторе, который должен стать начальным сектором нового, социалистического строительства столицы СССР.

Такая строительная политика города будет, прежде всего, наиболее экономической политикой, потому что сосредоточит капитальные затраты на благоустройство, главным образом, в одном секторе, вместо того, чтобы разбрасывать их равномерно во многих направлениях. Она создает также целостное впечатление строительства нового города. Начавшись у старого центра Москвы и проходя наслоения его, новый город будет, таким образом, как бы лишь частично наложен на старый город.

3. Для выявления равнодействующей роста города, необходимо создать новый центр тяготения на оси Тверская-Ленинградское шоссе, забежав со строительством немного вперед. По обеим сторонам этой предполагаемой оси нового города, на освободных территориях Ходынки и Останкино может начаться рационализированное социалистическое строительство. Выбор этого сектора для нового строительства предопределяется главным образом тем, что его незастроенные свободные пространства наиболее близко расположены к центру теперешнего города, а на пути развития в целом он меньше, чем другие окраины, встречает природные или искусственные препятствия.

4. Рассматривать весь остальной город лишь как материальную среду, благоприятствующую росту его новой части и со временем образующую «город-музей». Такой принцип роста нового за счет материала и организации старого весьма распространен в природе.

5. Реорганизовать транспорт, перенеся центральный вокзал на место Белорусско-Балтийского, а остальные районные вокзалы расположив по кольцу Окружной жел. дор. Отнесение вокзалов на Окружную ж.д. разгрузит Мясницкую магистраль и создаст более равномерные условия жизни во всех районах города. Борьба ж.-д. узла с городом за территорию для товарных станций представляет обычное явление в крупных городах Запада и особенно Америки. В интересах удешевления жизни города, желательно ввозить потребляемые городом товары как можно глубже внутрь. В организации же городского транспорта товарные станции внутри города представляют трудно преодолимое препятствие. В Москве в предлагаемом участке это противоречие может быть легко разрешено, так как естественный рельеф в вышеуказанном месте дает возможность легко расчленить различные по функции движения в двух или нескольких уровнях.

Связь всех железных дорог может быть осуществлена через Окружною ж. д. Точно также легко разрешается вопросе вводе железной дороги вдоль оси новой Москвы, в виде ли открытой траншеи, или туннеля, с устройством станций в любой точке нового города.

6. Систему «красных линий» сохранить лишь для нового, социалистического сектора, но проводить ее решительнее и в порядке календарного полна.

7. Перепланировну остальной части города не производить.

Вопрос о составлении плана новой, социалистической Москвы должен быть поставлен во всей своей полноте в порядок дня.


Students in Ladovskii's architectural form class with models (VKhUTEMAS 1923)

[Pg. 17]

Moscow, the capital of the USSR, grows spontaneously, and the question of the need to clarify the essence of this growth and its organization for the planning of Moscow is a major issue in its life. The concept of the growth of the city cannot be reduced to the simple mechanical increase of its territory, the width of its thoroughfares, its height in stories, etc.  The growth must be understood as organic, at various stages of development, representing difference not only quantitatively but also qualitatively. Meanwhile, everything available in the project for “Greater Moscow” to date only accounts for the issue on the quantitative side, and therefore suffer the major flaw of being “mechanistic.”

In a single journal article one cannot give a complete analysis of the essence of the city of Moscow, as the capital of the USSR, and submit a detailed draft for its reorganization.  Here is meant only to point out the mistakes that, in my opinion, exist in all the projects for “Greater Moscow,” and to make suggestions regarding the main planning-constructive scheme of “New Moscow.”

In the twelve years since the revolutions several projects have been done: a) the project by the architects’ collective led by the academic Zholtovskii, b) the project of the academic Shchusev, c) the project by the engineer Shestakov, and d) the Land-Planning project of the MKKh.  All these projects have proceeded from the basic proposition that the radial-ring planning system for Moscow is generally a rational planning system to ensure normal growth (the layering of the rings) and the correct organization of traffic and transport.  Additionally, all the projects so far have stressed the idea that we need to preserve the historic image of Moscow, which as it were would ensure the preservation of that ring system.

Figure 1: Howard's Garden-City

The ring system of planning has many supporters in the world literature on urban planning.  Therefore, in an analysis it must be parsed in detail.  The medieval walled city, the garden-city of Howard, the satellite cities of Unwin, and Le Corbusier’s redevelopment proposal for Paris — all these planning [18] designs [konstruktsii], despite their apparent differences in form and purpose, can be treated as belonging to the same category of static forms that characterizes the backward method of their creators’ thinking. The inoculation of these systems to the expansion and the buzzing life [zhisnedeiatel’nym] of the city inevitably causes painful developments during their growth.

Figure 2: Unwin's Satellite Scheme

A specific feature of the mechanistic position is that these systems can be meaningful only for a momentary span of time, providing for their integral implementation, for following that same moment their growth will necessarily begin to break down — in short, they do not provide for the growth of the “cell” into the system, from a lower into another, higher system, etc.  If this were medieval times, with the prevalence of “static” moments over the dynamic, i.e. with respect to the slow pace of life and the inadequate tracking of the coordinates of time, the ring system may still be able to hold on for a while — but with the development of capitalism and the growth of cities, everywhere it broke down.

Howard’s ring-system (figure 1) for the construction of his garden-cities has never been applied; living in his socio-domestic [sotsial’no-bytovaia] installations only turned out to be for a definite social stratum in bourgeois society.

Figure 3

Unwin’s satellite system of cities (figure 2) gives back to the old medieval ring system its lease on life, as it were.  But this is only so because this is how it appears at a superficial glance.  In fact, this system is nothing other than the transfer of the methods of colonial policy to urban planning. The satellites are this “colony,” formed as a result of the poor management of the city, the “metropole.”  Not for nothing did this system originate in England (the country of the colonies).  As a result the growth of the “colonies,” they form a closed ring that is no different from the construction of a ring of the medieval town — and, consequently, in the process of growth the system regresses to an even less perfect organizational form.

Le Corbusier (figure 4) proposes to create two cities: a city of labor and a city of rest.  He only gives an idea for construction for the first, and this idea is no different from the idea of ​​the medieval ring of a city: three sections are secluded and incapable of develop development, static zones stylized into rectangles.

Figure 4: Le Corbusier's Radiant City

As was already mentioned, with the growth of the cities and the development of capitalism, the ring system has failed, and in its place has come reticulated planning, as an expression of fluidity.  The original, continuous territorial “conveyer” more than meets the needs of the capitalist, a more mechanical accumulation, rather than organizational growth.  An extreme expression of this fluidity is the idea of linear cities [gorodov-linii]. As an expression of maximum dynamism, these construction plans will inevitably prove to be weak organisms, as if to relegate three-dimensional space to the “one-dimensional,” placing an emphasis on linearity [Ladovskii is here referring to the proposals of Ginzburg, Okhitovich, and the disurbanists — RW].  Nevertheless, modern material culture and technology make it possible to solve urban-planning problems in three dimensions, placing the emphasis on “horizontal two-dimensionality.”

We now turn to the draft of “Greater Moscow.”  For in all of these projects Moscow is presented  in terms of a central core surrounded by two rings, and with the growth of suburbs, which in none of the projects are linked to the system.  Naturally, a third ring is formed in the immediate future.

In the center there are assumed to be governmental and public structures for both the state and local levels.  The territory of the ring appears blurry in its organizational content, unrelated to the form of rings, a conglomerate, the growth of which is generally not provided for and is not associated with the overall shape of the ring. This incoherence is natural, since the annular territory’s geometric properties determine its spatially static nature, the physical character of its construction at best only allows for its condensation. And therefore [Pg. 19] the designer felt that it was useless to connect to the form of the rings.  Sectoral growth within the same system one would think, would be possible in the radial-circular layout.  But its dynamo-geometric essence necessarily puts it into contradiction, such that it must be disfigured, and therefore makes it impossible.  All the projects for “Greater Moscow” basically proceeded from the position of population growth and, consequently, territorial growth. But this growth they accepted without an analysis of its separate components and interacting forces — only formally, as in general the rounded, anarchically sprouting organs of the city, in a geometrically structured territory.  Indeed, this “snowball,” rolling and growing in scale, cannot be assumed to grow organically.  The same increase is there in all projects for “Greater Moscow,” and increase its area.  The organic growth of the city must recognize that the growth of the whole, which ensures the growth of its various separate functions and parts of organs, is incorporated into the spatio-temporal economic system.  None of the projects provide so much as one moment for this consideration.

If we imagine a total coordination of form, that is, if the ring will mean different organs for different territorial purposes — the growth of one of them will occur due to the death of another. If, however, we reject the different functional significance of each ring, but accept their functional monotony, then by the economic dynamo-geometric principle (all other things being equal) will develop a centripetal force so that one can imagine the rings pressuring each other in the direction of the center, while the central circle, in trying to grow, thus encounters the enormous and insurmountable resistance of the outer rings (Fig. 3).  This is what takes place in modern Moscow.

Figure 5: Ladovskii's dynamo-"parabolic" vision of "New Moscow"

The sum of the distances of the points form a plane (Fig. 4) up to a certain point D on the same plane, as the point closer to the periphery.  This principle has an impact on every plan’s design — reticulated, concentric, radial, and all others, determine the organizational and economic advantages of the central, the middle, the axial regions, and so on. The influence of the above factors, which together have a simultaneous effect, can be provisionally conveyed by Fig. 3.

The picture, given in figure 3, indicates that the ring layout of the Moscow center, tending toward the natural development in a horizontal projection, meets the insurmountable resistance of the rings, and permits for the most basic point of city life — the dialectical process of its growth.

The economy of the dynamo-geometric principle of planar design is expressed as follows: it has not provided a set design plan, since growth without the crushing of the neighboring (and presumably also vital) organs of the city is impossible.  And indeed, this is the picture we see in reality at present in the capital of the Soviet Union.

In selecting sites for major construction in the center of Moscow there are enormous economic and organizational difficulties, and radical way out of the ring system is possible only with the continuous smashing of the old and erecting in its place the new.

Thus, the spirit is essentially a manifestation of the growth of the center, and because of the improper design of this center, it responds adversely to the city as a whole and, above all, to its normal growth.

But in addition to the intensification of building, the growth of the city and also influences the traffic of the street-arteries [arteriiam-ulitsam].  The streets prove to be too narrow and so also require expansion.  The resolution of this issue through all available planning projects for “Greater Moscow” very clearly demonstrates the incorrectness of the ring system as well as those acutely unhealthy conditions in the life of the city that it generates.

Figure 6

The idea of ​​reorganizing the Old Moscow and its degeneration into a new “Greater Moscow” in all projects of the ring system is presently being implemented by the method of the so-called “red lines,” a peculiar ingrowth of the new Moscow into the old one.  Just how this method is deeply reflected in the life of the city and its construction, is well known to all who are confronted with this construction.  The task that the system of “red lines” in its present form is trying to solve, proves to be unsolvable, since, raising the question only on the spatial plane, this system does not pose the question on the temporal plane.  Without calendar dates, the reorganized city streets will generally always be represented by a corroded, broken line, having expansion only on a small scale with aleatoric extension and, therefore, the street’s capacity will always remain at the old level.  If to some small extent the situation generally improves, the situation will still remain severe.

A second serious consequence of the system of “red lines” in their present interpretation and methods of implementation is the falling value of the majority of the construction sites, or due to the fact that they are cut off from parts that go under the mythically broadened streets, or as the result of these mythical streets sever them and make it impossible for construction.

In general, this system reduces muddled old Moscow to complete disorganization.  And if the illness of the city’s center in the ring layout can be compared to heart disease, then adopting a system of “red lines” would turn out to be nothing other than a “sclerosis” in the circulatory system of the city.

One could argue that these are just growing pains, the same that take place in the West, etc. However, with this we cannot agree.  Soon all this is happening because our designers [proektirovshchiki] still think in static categories, without considering the city as a growing organism.  In short, they do not think dialectically.

We could give significantly more reasons as proof of these painful developments that result from an improper constructive-planning scheme for the city, and for the necessity to revise it beforehand.  But these considerations have already been expressed above, so I think that that is enough.

But just which way out of this situation is there, that one could propose?

We propose, first of all:

1. Breaking the ring system into one of the sites and providing the opportunity to freely grow from the center (Fig. 5).  Seeing the center in terms of a planning point, even though it is also the diameter of the ring “A,” is both theoretically and practically entirely valid.  The downtown [tsentr goroda] should have the opportunity to grow not only in the third dimension — upward — but also in a horizontal projection growing progressively forward.  Consequently, the center of the city should not be a static point, but rather a dynamic line — the axis.  By breaking the rings and bending them into the form of a horseshoe, we will enable the center, as well as its corresponding branches in the former rings, to grow.  The downtown will acquire the shape of a fan.  This form best conforms to the function of the center, since in the measure of the city’s growth and the crescendo of its dynamics and organizational sophistication the center does not remain boxed-in, but rather freely unfolds by means of the squares of the fan. The entire city and center provide for this construction as a stream, gradually expanding.

2. Concentrate all new building into one sector, which should become the starting sector for the new socialist construction of the capital of the Soviet Union.

Such a building policy for the city will be, above all, the most economical policy, because the focus of capital expenditures for municipal improvements will be mainly in one sector, instead of scattering them evenly in many directions.  It also produces an holistic impression of the new city.  Starting from the old center of Moscow, and passing over its layers, the new city will be as if it were partially superimposed over the old city.

3. To reveal the resultant growth of the city, one must create a new center of gravity on the axis of Tver-Leningrad highway, anticipating the construction a little further.  On both sides of this proposed axis for the new city, in the freed territories of Khodynka and Ostankino, one can begin the rationalized construction of socialism.  The choice of this sector for new construction is predicated primarily on its undeveloped open spaces, which are situated closest to the center of the present city and the path of development in general, it is smaller than the other outskirts, and meets natural or artificial obstacles.

4. Consider the rest of the city only as a material medium favoring the growth of its new section, and in time forming a “museum city.”  Such a principle of growth through new material and old organization is very common in nature.

5. Reorganize transport, moving the central train station to the place of the Belarus-Baltic and other regional stations located on the ring of the District railway.  The assignment of the District railway stations will be to relieve the Myasnitskaya thoroughfare and create more uniform conditions of life in all the city districts.  The struggle of the railroads for the center of the city over territory for commercial stations is common in large cities of the West, and especially in America.  In order to reduce the cost of city life, it is desirable to import the goods consumed by the city inside as deeply as possible.  In the organization of this urban transport, the freight terminals within the city represent an obstacle that is difficult to overcome.  In Moscow, on the proposed site, this contradiction can be easily permitted, because the natural topography above the site allows one to easily divide different functions of its motion into two or more levels.

The communication of all the railroads can be accomplished through the District railway.  Similarly, the issue is easily resolved by the addition of a railroad along the new Moscow — whether in the form of an open trench or a tunnel — onto the established stations anywhere else in the new city.

6.  Keep the system of “red lines” only for the new, socialist sector, but develop it decisively in accordance with the calendrical totality.

7. Redevelop the rest of the city that does not produce.

The establishment of a plan for the new socialist Moscow should be placed in its entirety as the order of the day.

A Clarification on Why Levi Bryant has Really “Given up Talking to Me”

As Evgeni pointed out a couple posts ago, Levi Bryant is misrepresenting his reasons for no longer engaging with me on the blogosphere.  Yesterday, one of Levi’s followers on twitter, Joe Clement, alerted Bryant to an article that might support his “wilderness ontology” thesis against the criticisms I leveled at it two days ago:

@onticologist This seems highly relevant to your discussion with Mr. Ross about non-human agency vis-a-vis politicshttp://bit.ly/mvkRDX

However, on Levi’s twitter page Bryant indicated that he was no longer interested in talking to me, suggesting that it had something to do with my post exposing some of the origins of Heidegger’s ontological meditations on the environment in Nazi ecology.

@joepdx i’ve long given up discussion with him. When someone calls you a Nazi because you talk about ecology he’s jumped the shark

Of course, I never called Bryant a Nazi.  The real reason that Bryant chose to stop talking to me is decidedly more embarrassing, as he expressed it to me in an e-mail from May 27, about a week before I even posted the article about the fascist fetishization of nature:

Ross,

Between your highly insulting and patronizing comment about my education (http://larvalsubjects.wordpress.com/2011/05/25/dark-objects/#comment-50541) on my blog and your post mocking my work and scholarship on your blog yesterday I’ve decided to cease discussion with you.

Regards,

L

I dealt with this little incident of crybabyism in a separate post, “On Hurt Feelings: The Case of Levi Bryant’s Missing Sense of Humor.”  But this wasn’t the first time that Bryant had banned me from his blog.  Back on April 13, I received an e-mail from Levi informing me that he wasn’t going to post my comments over at his blog anymore.  We had just previously been debating the question of the Left’s role in critiquing vs. “producing” ideology.  His reason for banning me? He explained:

Ross,

I have opted to no longer post your comments.  I do not approve of how you have both interacted with the other participants on my blog and with me.  You have engaged in a monologue rather than a dialogue that has been rather disdainful to other positions equally informed by Marxist thought.  Moreover, over at your blog you have hosted discussion with one of the most well known trolls of the theory blogosphere, Evgeni Pavlov, who has spent years attacking me online, suggesting that I know nothing about Marx (I have quite an extensive background) and shooting spitwads from afar.  This calls into question the genuineness of your interactions.  Ergo I choose not to make my blog a platform for your interactions.

After repeatedly asking him to be reasonable and pleading my case with Bryant, he continued to respond:

I banned you from my blog for hate speech.

Let me get this straight, Ross.  You came into my living room, made ugly slurs about women, homosexuals, african-americans and environmentalists and then proceeded to host a snark fest on your own blog with one of the most belligerent and unfair trolls in the theory blogosphere, all the while mocking the bonafides and earnestness of the Marxists that participate in that living room, and you believe that ****you**** are being persecuted because others don’t care to continue discussion with you or host you in their living room?  Yes, yes, you’re so oppressed that others don’t care to carry on discussion with a pompous, insulting, homophobic, sexist, racist, know-it-all who wishes to pontificate to everyone else without bothering to listen.  Once again, good luck with your revolution.  Somehow I think you’ll have a hard go of it if you continue to engage in this religious fundamentalist, belligerent, behavior that refuses to listen and honor others with dignity.  Pardon me, I have to get back to body building, hormone injections, and hair color treatments in between worshipping neo-pagan gods.

And finally, he explicitly compared me to Rush Limbaugh, which seems to be one of his signature terms of abuse:

You presented these emancipatory political movements in extremely ugly and stereotypical terms worthy of Rush Limbaugh.  The fact that you continue to portray these vibrant and diverse movements in this reductive light only confirms the point.  Nor was I alone in evaluating your remarks in those terms.  A variety of others responded along similar lines.  You might think you’re providing relevant commentary, yet micro-fascist sensibilities immediately exclude themselves from discussion.  Your form of Marxism seems not to have learned anything from the last one hundred years of political theory and thought on these matters, repeating the worst tendencies of Stalinist sensibility and general disdain for life.  There’s nothing critical about your critical theory.  It is religious fundamentalism through and through.

So let’s tally things up, shall we? Bryant compared me personally to Rush Limbaugh, accused me of “hate speech,” and then claimed that I repeated “the worst tendencies of Stalinist sensibility.”  As for me, I merely pointed out that many of the motifs of his “wilderness ontology” can be seen as reflecting Heidegger’s late ontology of “pathways” in the Black Forest, searching for the “clearing.”  And then I further pointed out how this was symptomatic of some of the prevailing tendencies of Nazi ecology.  That’s all I did.

Bryant didn’t appreciate that I was pointing out specific places in which he was contradicting himself.  My comments stood in the way of his rather careless philosophical improv act, and called him in for accountability.  That’s why he doesn’t want to talk to me anymore.