Things Magazine and 2001: A Space Odyssey-themed advertisements

To my surprise and delight, I saw through my dashboard that I was receiving a number of hits from the prestigious and well-regarded architecture and design journal/blog Things Magazine.  As it turned out, they had featured my blog along with a number of other useful internet resources related to the field.  I would like to thank them for their recognition.

Also, while browsing their site, I came upon some funny themed-ads for products featured in one of my favorite movies, 2001: A Space Odyssey.  They originally came from a blog called Laughing Squid, but I will repost the images here:

Fictional ad for the Pan Am space shuttle

Fictional Ad for the HAL 9000 computer

A Concrete Illustration of the Völkisch Undertones of Nazi Ecologism

Heidegger in the Black Forest

The following text is a translation of an address that Heidegger gave to his students commemorating the tenth anniversary of the the “heroic” death of Albert Leo Schlageter, a young German student at Freiburg who was executed by firing squad in 1923 for attempting to sabotage elements of the French occupation army in the Ruhr.  After the Nazis’ rise to power, Schlageter was immortalized as a patriot and a hero, celebrated for his noble sacrifice.  Throughout, Heidegger appeals to the notion of the Volk, singing maudlin hymns to the notions of courage and the will, to struggle and sacrifice.  But also notice Heidegger’s pastoral references to the natural landscape of surrounding Freiburg as he tries to stir up feelings of one’s ties to “blood and soil.”  All this is part and parcel of Nazi ecologism.

“Schlageter”

(May 26, 1933)

In the midst of our work, during a short break in our lectures, let us remember the Freiburg student Albert Leo Schlageter, a young German hero who a decade ago died the most difficult and the greatest death of all.

Let us honor him by reflecting, for a moment, upon his death in order that this death may help us to understand our lives.

Albert Leo Schlageter (1894-1923)

Schlageter died the most difficult of all deaths. Not in the front line as the leader of his field artillery battery, not in the tumult of an attack, and not in a grim defensive action — no, he stood defenseless before the French rifles.

But he stood and bore the most difficult thing a man can bear.

Yet even this could have been borne with a final rush of jubilation, had a victory been won and the greatness of the awakening nation shone forth.

Instead — darkness, humiliation, and betrayal.

And so, in his most difficult hour, he had also to achieve the greatest thing of which man is capable. Alone, drawing on his own inner strength, he had to place before his soul an image of the future awakening of the Volk to honor and greatness so that he could die believing in this future.

Whence this clarity of heart, which allowed him to envision what was greatest and most remote?

Student of Freiburg! German student! When on your hikes and outings you set foot in the mountains, forests, and valleys of this Black Forest, the home of this hero, experience this and know: the mountains among which the young farmer’s son grew up are of primitive stone, of granite.

They have long been at work hardening the will.

The autumn sun of the Black Forest bathes the mountain ranges and forests in the most glorious clear light. It has long nourished clarity of the heart.

As he stood defenseless facing the rifles, the hero’s inner gaze soared above the muzzles to the daylight and mountains of his home that he might die for the German people and its Reich with the Alemannic countryside before his eyes.

With a hard will and a clear heart, Albert Leo Schlageter died his death, the most difficult and the greatest of all.

Student of Freiburg, let the strength of this hero’s native mountains flow into your will!

Student of Freiburg, let the strength of the autumn sun of this hero’s native valley shine into your heart!

Preserve both within you and carry them, hardness of will and clarity of heart, to your comrades at the German universities.

Schlageter walked these grounds as a student. But Freiburg could not hold him for long. He was compelled to go to the Baltic; he was compelled to go to Upper Silesia; he was compelled to go to the Ruhr.

He was not permitted to escape his destiny so that he could die the most difficult and greatest of all deaths with a hard will and a clear heart.

We honor the hero and raise our arms in silent greeting.

«Москва «историческая» и социалистическая (Николай Ладовский)»/“Moscow, ‘Historical’ and Socialist” (Nikolai Ladovskii)

Nikolai Ladovskii

Из Строительство Москвы — (1930) — № 1

From Building Moscow — (1930) — № 1

[Pg. 17]

Москва — столица СССР — стихийно растет и вопрос о необходимости уяснения сути этого роста и его организации для планировки Москвы является основным вопросом ее жизни. Понятие роста города не может быть сведено к простому механическому увеличению территории, ширины проездов, этажности и т. д. Рост надо понимать как органический, на разных этапах своего развития, представляющий различный не только количественно, но и качественно организм. Между тем, все имеющиеся до настоящего времени проекты «Большой Москвы» рассматривают вопрос исключительно с количественной стороны и потому страдают основным пороком — «механистичностью».

В журнальной статье нельзя дать полного анализа сути гор. Москвы, как столицы СССР, и представить подробный проект ее реорганизации, здесь имеется в виду лишь указать на те ошибки, которые, на мой взгляд, имеются во всех проектах «Большой Москвы» а сделать предложение, относящееся к основной планировочио-конструктивной схеме «Новой Москвы».

За 12 лет, после революции было сделано несколько проектов: а) проект коллектива архитекторов под руководством акад. Жолтовского, б) проект акад. Щусева, в) проект инж. Шестакова, г) проект Земельно-планировочного отдела МКХ. Все эти проекты исходили из основного положения, что радиально-кольцевая система планировки Москвы является, вообще, рациональной планировочной системой, обеспечивающей нормальный рост (наслоением колец) и правильную организацию движения и транспорта. Кроме того, во всех проектах подчеркивалась мысль о необходимости сохранения исторического облика Москвы, что, как-будто, обеспечивалось сохранением кольцевой системы.

Кольцевая система планировки имеет много сторонников в мировой литературе по градостроительству.  Поэтому на разборе ее необходимо подробнее остановиться.  Средневековый город-крепость, город-сад Говарда.  Сателлитных городов Унвинам предложение по перепланировке Парижа Корбюзье, — все эти планировочные [18] конструкции, несмотря на их кажущееся различие по форме и назначению, можно отнести к одному и тому же разряду статических форм, характеризующих отсталый метод мышления их творцов. Прививка этих систем к растущим и жизнедеятельным городам неминуемо должна вызвать болезненные явления при их росте.

Специфическим признаком их механистичности является то положение, что эти системы могут иметь смысл лишь на мгновенный отрезок времени, при условии их целостного осуществления, в следующее же мгновение роста их необходимо будет начать разрушать — короче, они не предусматривают роста из «клеточки» в систему из низшей системы в другую, высшую и т. д.  Если во времена средневековья при преобладании «статических» моментов над динамическими, т.-е. при относительно. Медленном жизненном темпе и недостаточном учете координаты времени, кольцевая система еще могла в планировка некоторое время держаться, — то с развитием капитализма, с ростом городов она всюду была сломлена.

Кольцевая система Говарда (рис. 1) при постройке его городов-садов никогда не применялась; жизненной оказалась лишь его социально-бытовая установка на определенную общественную прослойку в буржуазном обществе.

Сателлитная система городов Унвина (рис 2) как бы возвращает средневековой, кольцевой системе права на жизнь. Но это лишь так кажется при поверхностном взгляде. На деле эта система есть ни что иное, как перенесение методов колониальной политики в градостроительство. Сателлиты — это «колонии», образовавшиеся вследствие плохой организации города-«метрополин». Недаром эта система зародилась в Англии (стране колоний). В результате роста «колоний» они образуют замкнутое кольцо, ничем не отличающееся от конструкции средневекового кольцевого города, — следовательно, в процессе роста система движется назад к менее совершенным организационным формам.

Корбюзье (рис. 4) предлагает создать два города: город труда и город отдыха. Он дает лишь идею конструкции первого и эта идея ничем не отличается от идеи средневекового кольцевого города: три замкнутые, не могущие развиваться, статические пояса, стилизованные в прямоугольники.

Как уже указывалось, с ростом городов, при развитии капитализма, кольцевая система потерпела поражение, на смену ей пришла сетчатая планировка, как выражение текучести, — своеобразный, непрерывный территориальный «конвейер», более отвечающий потребностям капиталистического, более механического нарастания, а не организационного роста. Крайним выражением этой текучести являются идеи городов-линий. Являясь выражением максимальной динамичности, эти планировочные конструкции неминуемо окажутся слабыми организмами, так как низводят трехмерное пространство к «одномерному», ставя ударение на линейность. Вся же современная материальная культура и техника дает возможность решать градостроительные задачи в трехмерности, ставя ударение на «горизонтальную двухмерность».

Обратимся теперь к проектам «Большой Москвы». По всем этим проектам Москва представлена в виде центрального ядра, окруженного двумя кольцами, а с ростом пригородов, которые ни одним из проектов не увязаны в систему, естественно, в ближайшем будущем образуется и третье кольцо.

В центре предполагаются правительственные и общественные сооружения государственного и местного значения. Территории, колец по организационному содержанию представляют расплывчатый, не связанный с формою колец, конгломерат, рост которого вообще не предусмотрен и не связан с общей формой кольца. Такая несвязанность естественна, так как геометрическая природа кольцевой территории предопределяет ее пространственную статичность, физическая же природа ее строительства в лучшем случае допускает лишь уплотнение. А поэтому [Pg. 19] проектировщик чувствовал, что бесполезно связываться с формою колец. Секториальная же система роста, казалось бы, возможная в радиально-кольцевой планировке, но динамо-геометрической сути находится в противоречии с ней, должна ее исказить, а потому и невозможна. Все проекты «Большой Москвы» исходили в основе своей из положения прироста населения и, как следствие, прироста территории. Но этот рост ими принимается без анализа отдельных, составляющих и взаимодействующих сил, а лишь формально, как округление, в общем анархично растущих органов города, в геометрически оформленную территорию. Ведь снеговой ком, катящийся и увеличивающийся в своем объеме, мы не вправе считать органически растущим. Таким же приростом является по всем проектам «Большой Москвы» и увеличение ее площади. Органическим же ростом города нужно признать такой, который при росте целого, обеспечивает рост отдельных его, различно действующих, частей-органов, объединенных в пространственно-временную экономическую систему. Этого-то как раз момента не предусматривает ни один из проектов.

Если представить себе полное согласование по форме, т.-е., если кольца будут означать различные органы, различного назначения территории, — то рост одного из них будет происходить за счет гибели другого.  Если же отбросить различную функциональную значимость каждого кольца, а принять их функциовнувд однообразность, то в силу экономики динамо-геометрического принципа при всех прочих равных условиях разовьется центростремительная сила, которую можно себе представить, как давление колец друг на друга в направлении центра, в то время как центральный круг, стремясь расти, наталкивается таким образом на огромное и непреодолимое сопротивление колец (рис. 3). Это и имеет место в современной Москве.

Сумма расстояний точек, образующих плоскость (рис. 4), до определенной точки Д на той же плоскости тем больше, чем точки ближе к периферии. Этот принцип оказывает влияние на всякую планировочную конструкцию — сетчатую, концентрическую, радиальную и всякую другую, определяя организационные и экономические преимущества центральных и серединных — осевых — и т. д. районов.

Влияние вышеописанных факторов, которые имеют одновременное действие, можно условно выразить рис. 3.

Картина, данная рисунком 3, говорит о том, что при кольцевой планировке Москвы центр, стремясь к естественному развитию в горизонтальной проекции, встречает трудно преод��лимое сопротивление колец, и разрешение самого основного момента жизни города — диалектического процесса его роста.

Экономика динамо-геометрического принципа планировкой плоско выражается, в следующем: не предусмотрено данной конструкцией плана, так как рост без сокрушэнин соседних (надо полагать тоже жизненных органов города) невозможен. И, действительно, эту картину мы уже наблюдаем в действительности в столице СССР в настоящее время.

При выборе участков под крупное строительство, в центре Москвы возникают огромные организационные и экономические затруднения и радикальный выход из положения возможен при кольцевой системе, лишь в сплошной сломке [sic — сломе] старого и возведении на его месте нового.

Таким образом, жизненное по существу проявление роста центра, в силу неправильной конструкции этого центра, вредно отзывается на городе в целом и, прежде всего, на его нормальном росте.

Но помимо интенсификации застройки, рост города влияет также и на движение по артериям-улицам. Улицы оказываются тесны и требуют также расширения. Решение этого вопроса по всем имеющимся проектам планировки «Большой Москвы» особенно наглядно доказывает неправильность кольцевой системы и тех остро-болезненных явлений в жизни города, которые она порождает.

Идея реорганизации Старой Москвы и перерождение ее в новую «Большую Москву» по всем проектам кольцевой системы осуществляется в настоящее время методом так называемых «красных линий», своеобразного врастания Новой Москвы в старую. Как этот метод тяжело отражается на жизни города и его строительстве, хорошо известно всем, кто с этим строительством сталкивается. Задача, которую система «красных линий» в ее теперешнем виде пытается разрешить, оказывается неразрешимой, так как, ставя вопрос в плоскости пространственной, эта система не ставит его в плоскости временной. Без календарных сроков реорганизуемые улицы города будут представлять вообще и всегда изъеденную ломаную линию, имеющую расширения лишь на небольших и случайных протяжениях и, следовательно, пропускная способность улицы будет оставаться всегда на старом уровне. Если же в некоторых небольших протяжениях положение улучшится, то в общем положение все же останется тяжелым.

Вторым тяжелым последствием системы «красных линий» в нынешней их трактовке и методах осуществления является понижение ценности большинства участков, или вследствие того, что от них отрезаются части, уходящие под мифически уширенные улицы, или из-за того, что эти мифические улицы их перерезают и делают невозможными для застройки.

В общем же эта система приводит старую путаную Москву к полной дезорганизации. И если болезнь центра города при кольцевой планировке можно сравнить с болезнью сердца, то принятая система «красных линий» является ничем иным, как «склерозом» в системе кровообращения города.

Могут возразить, что это — болезни роста, что то же происходит и на Западе и т. п. Однако, с этим согласиться нельзя. Скорей все это происходит потому, что наши проектировщики мыслят еще статическими категориями, не рассматривая город, как растущий организм. Короче, — они не мыслят диалектически.

Можно было бы привести значительно больше доводов в доказательство тех болезненных явлений, которые вытекают из неправильной планировочно-конструктивной схемы города и необходимости пересмотра ее в первую очередь. Но и тех соображений, которые уже высказаны выше, думаю, вполне достаточно.

Каков же выход из положения, что можно предложить?

Мы предлагаем, прежде всего:

1. Разорвать кольцевую систему в одном из участков и дать тем возможность центру свободно расти (рис. 5). Центр в виде планировочной точки, хотя бы и диаметра кольца «А», как теоретически, так и практически вообще недопустим. Центр города должен иметь возможность расти не только по третьему измерению, вверх, но и в горизонтальной проекции поступательно вперед. Следовательно, центром города должна быть не статическая точна, а динамическая линия — ось. Разорвав кольца и отогнув их в виде подковы, мы дадим возможность центру, а также и соответствующим ему ветвям бывших колец расти. Центр города приобретет форму веера. Эта форма наиболее соответствует функции центра, так как по мере роста города и нарастания его динамики и усложнения организация центр не остается зажатым, а свободно разворачивается за счет площади веера. Весь город и центр представляют по этой конструкции как бы поток, постепенно расширяющийся.

2. Сосредоточить все новое строительство в одном секторе, который должен стать начальным сектором нового, социалистического строительства столицы СССР.

Такая строительная политика города будет, прежде всего, наиболее экономической политикой, потому что сосредоточит капитальные затраты на благоустройство, главным образом, в одном секторе, вместо того, чтобы разбрасывать их равномерно во многих направлениях. Она создает также целостное впечатление строительства нового города. Начавшись у старого центра Москвы и проходя наслоения его, новый город будет, таким образом, как бы лишь частично наложен на старый город.

3. Для выявления равнодействующей роста города, необходимо создать новый центр тяготения на оси Тверская-Ленинградское шоссе, забежав со строительством немного вперед. По обеим сторонам этой предполагаемой оси нового города, на освободных территориях Ходынки и Останкино может начаться рационализированное социалистическое строительство. Выбор этого сектора для нового строительства предопределяется главным образом тем, что его незастроенные свободные пространства наиболее близко расположены к центру теперешнего города, а на пути развития в целом он меньше, чем другие окраины, встречает природные или искусственные препятствия.

4. Рассматривать весь остальной город лишь как материальную среду, благоприятствующую росту его новой части и со временем образующую «город-музей». Такой принцип роста нового за счет материала и организации старого весьма распространен в природе.

5. Реорганизовать транспорт, перенеся центральный вокзал на место Белорусско-Балтийского, а остальные районные вокзалы расположив по кольцу Окружной жел. дор. Отнесение вокзалов на Окружную ж.д. разгрузит Мясницкую магистраль и создаст более равномерные условия жизни во всех районах города. Борьба ж.-д. узла с городом за территорию для товарных станций представляет обычное явление в крупных городах Запада и особенно Америки. В интересах удешевления жизни города, желательно ввозить потребляемые городом товары как можно глубже внутрь. В организации же городского транспорта товарные станции внутри города представляют трудно преодолимое препятствие. В Москве в предлагаемом участке это противоречие может быть легко разрешено, так как естественный рельеф в вышеуказанном месте дает возможность легко расчленить различные по функции движения в двух или нескольких уровнях.

Связь всех железных дорог может быть осуществлена через Окружною ж. д. Точно также легко разрешается вопросе вводе железной дороги вдоль оси новой Москвы, в виде ли открытой траншеи, или туннеля, с устройством станций в любой точке нового города.

6. Систему «красных линий» сохранить лишь для нового, социалистического сектора, но проводить ее решительнее и в порядке календарного полна.

7. Перепланировну остальной части города не производить.

Вопрос о составлении плана новой, социалистической Москвы должен быть поставлен во всей своей полноте в порядок дня.


Students in Ladovskii's architectural form class with models (VKhUTEMAS 1923)

[Pg. 17]

Moscow, the capital of the USSR, grows spontaneously, and the question of the need to clarify the essence of this growth and its organization for the planning of Moscow is a major issue in its life. The concept of the growth of the city cannot be reduced to the simple mechanical increase of its territory, the width of its thoroughfares, its height in stories, etc.  The growth must be understood as organic, at various stages of development, representing difference not only quantitatively but also qualitatively. Meanwhile, everything available in the project for “Greater Moscow” to date only accounts for the issue on the quantitative side, and therefore suffer the major flaw of being “mechanistic.”

In a single journal article one cannot give a complete analysis of the essence of the city of Moscow, as the capital of the USSR, and submit a detailed draft for its reorganization.  Here is meant only to point out the mistakes that, in my opinion, exist in all the projects for “Greater Moscow,” and to make suggestions regarding the main planning-constructive scheme of “New Moscow.”

In the twelve years since the revolutions several projects have been done: a) the project by the architects’ collective led by the academic Zholtovskii, b) the project of the academic Shchusev, c) the project by the engineer Shestakov, and d) the Land-Planning project of the MKKh.  All these projects have proceeded from the basic proposition that the radial-ring planning system for Moscow is generally a rational planning system to ensure normal growth (the layering of the rings) and the correct organization of traffic and transport.  Additionally, all the projects so far have stressed the idea that we need to preserve the historic image of Moscow, which as it were would ensure the preservation of that ring system.

Figure 1: Howard's Garden-City

The ring system of planning has many supporters in the world literature on urban planning.  Therefore, in an analysis it must be parsed in detail.  The medieval walled city, the garden-city of Howard, the satellite cities of Unwin, and Le Corbusier’s redevelopment proposal for Paris — all these planning [18] designs [konstruktsii], despite their apparent differences in form and purpose, can be treated as belonging to the same category of static forms that characterizes the backward method of their creators’ thinking. The inoculation of these systems to the expansion and the buzzing life [zhisnedeiatel’nym] of the city inevitably causes painful developments during their growth.

Figure 2: Unwin's Satellite Scheme

A specific feature of the mechanistic position is that these systems can be meaningful only for a momentary span of time, providing for their integral implementation, for following that same moment their growth will necessarily begin to break down — in short, they do not provide for the growth of the “cell” into the system, from a lower into another, higher system, etc.  If this were medieval times, with the prevalence of “static” moments over the dynamic, i.e. with respect to the slow pace of life and the inadequate tracking of the coordinates of time, the ring system may still be able to hold on for a while — but with the development of capitalism and the growth of cities, everywhere it broke down.

Howard’s ring-system (figure 1) for the construction of his garden-cities has never been applied; living in his socio-domestic [sotsial’no-bytovaia] installations only turned out to be for a definite social stratum in bourgeois society.

Figure 3

Unwin’s satellite system of cities (figure 2) gives back to the old medieval ring system its lease on life, as it were.  But this is only so because this is how it appears at a superficial glance.  In fact, this system is nothing other than the transfer of the methods of colonial policy to urban planning. The satellites are this “colony,” formed as a result of the poor management of the city, the “metropole.”  Not for nothing did this system originate in England (the country of the colonies).  As a result the growth of the “colonies,” they form a closed ring that is no different from the construction of a ring of the medieval town — and, consequently, in the process of growth the system regresses to an even less perfect organizational form.

Le Corbusier (figure 4) proposes to create two cities: a city of labor and a city of rest.  He only gives an idea for construction for the first, and this idea is no different from the idea of ​​the medieval ring of a city: three sections are secluded and incapable of develop development, static zones stylized into rectangles.

Figure 4: Le Corbusier's Radiant City

As was already mentioned, with the growth of the cities and the development of capitalism, the ring system has failed, and in its place has come reticulated planning, as an expression of fluidity.  The original, continuous territorial “conveyer” more than meets the needs of the capitalist, a more mechanical accumulation, rather than organizational growth.  An extreme expression of this fluidity is the idea of linear cities [gorodov-linii]. As an expression of maximum dynamism, these construction plans will inevitably prove to be weak organisms, as if to relegate three-dimensional space to the “one-dimensional,” placing an emphasis on linearity [Ladovskii is here referring to the proposals of Ginzburg, Okhitovich, and the disurbanists — RW].  Nevertheless, modern material culture and technology make it possible to solve urban-planning problems in three dimensions, placing the emphasis on “horizontal two-dimensionality.”

We now turn to the draft of “Greater Moscow.”  For in all of these projects Moscow is presented  in terms of a central core surrounded by two rings, and with the growth of suburbs, which in none of the projects are linked to the system.  Naturally, a third ring is formed in the immediate future.

In the center there are assumed to be governmental and public structures for both the state and local levels.  The territory of the ring appears blurry in its organizational content, unrelated to the form of rings, a conglomerate, the growth of which is generally not provided for and is not associated with the overall shape of the ring. This incoherence is natural, since the annular territory’s geometric properties determine its spatially static nature, the physical character of its construction at best only allows for its condensation. And therefore [Pg. 19] the designer felt that it was useless to connect to the form of the rings.  Sectoral growth within the same system one would think, would be possible in the radial-circular layout.  But its dynamo-geometric essence necessarily puts it into contradiction, such that it must be disfigured, and therefore makes it impossible.  All the projects for “Greater Moscow” basically proceeded from the position of population growth and, consequently, territorial growth. But this growth they accepted without an analysis of its separate components and interacting forces — only formally, as in general the rounded, anarchically sprouting organs of the city, in a geometrically structured territory.  Indeed, this “snowball,” rolling and growing in scale, cannot be assumed to grow organically.  The same increase is there in all projects for “Greater Moscow,” and increase its area.  The organic growth of the city must recognize that the growth of the whole, which ensures the growth of its various separate functions and parts of organs, is incorporated into the spatio-temporal economic system.  None of the projects provide so much as one moment for this consideration.

If we imagine a total coordination of form, that is, if the ring will mean different organs for different territorial purposes — the growth of one of them will occur due to the death of another. If, however, we reject the different functional significance of each ring, but accept their functional monotony, then by the economic dynamo-geometric principle (all other things being equal) will develop a centripetal force so that one can imagine the rings pressuring each other in the direction of the center, while the central circle, in trying to grow, thus encounters the enormous and insurmountable resistance of the outer rings (Fig. 3).  This is what takes place in modern Moscow.

Figure 5: Ladovskii's dynamo-"parabolic" vision of "New Moscow"

The sum of the distances of the points form a plane (Fig. 4) up to a certain point D on the same plane, as the point closer to the periphery.  This principle has an impact on every plan’s design — reticulated, concentric, radial, and all others, determine the organizational and economic advantages of the central, the middle, the axial regions, and so on. The influence of the above factors, which together have a simultaneous effect, can be provisionally conveyed by Fig. 3.

The picture, given in figure 3, indicates that the ring layout of the Moscow center, tending toward the natural development in a horizontal projection, meets the insurmountable resistance of the rings, and permits for the most basic point of city life — the dialectical process of its growth.

The economy of the dynamo-geometric principle of planar design is expressed as follows: it has not provided a set design plan, since growth without the crushing of the neighboring (and presumably also vital) organs of the city is impossible.  And indeed, this is the picture we see in reality at present in the capital of the Soviet Union.

In selecting sites for major construction in the center of Moscow there are enormous economic and organizational difficulties, and radical way out of the ring system is possible only with the continuous smashing of the old and erecting in its place the new.

Thus, the spirit is essentially a manifestation of the growth of the center, and because of the improper design of this center, it responds adversely to the city as a whole and, above all, to its normal growth.

But in addition to the intensification of building, the growth of the city and also influences the traffic of the street-arteries [arteriiam-ulitsam].  The streets prove to be too narrow and so also require expansion.  The resolution of this issue through all available planning projects for “Greater Moscow” very clearly demonstrates the incorrectness of the ring system as well as those acutely unhealthy conditions in the life of the city that it generates.

Figure 6

The idea of ​​reorganizing the Old Moscow and its degeneration into a new “Greater Moscow” in all projects of the ring system is presently being implemented by the method of the so-called “red lines,” a peculiar ingrowth of the new Moscow into the old one.  Just how this method is deeply reflected in the life of the city and its construction, is well known to all who are confronted with this construction.  The task that the system of “red lines” in its present form is trying to solve, proves to be unsolvable, since, raising the question only on the spatial plane, this system does not pose the question on the temporal plane.  Without calendar dates, the reorganized city streets will generally always be represented by a corroded, broken line, having expansion only on a small scale with aleatoric extension and, therefore, the street’s capacity will always remain at the old level.  If to some small extent the situation generally improves, the situation will still remain severe.

A second serious consequence of the system of “red lines” in their present interpretation and methods of implementation is the falling value of the majority of the construction sites, or due to the fact that they are cut off from parts that go under the mythically broadened streets, or as the result of these mythical streets sever them and make it impossible for construction.

In general, this system reduces muddled old Moscow to complete disorganization.  And if the illness of the city’s center in the ring layout can be compared to heart disease, then adopting a system of “red lines” would turn out to be nothing other than a “sclerosis” in the circulatory system of the city.

One could argue that these are just growing pains, the same that take place in the West, etc. However, with this we cannot agree.  Soon all this is happening because our designers [proektirovshchiki] still think in static categories, without considering the city as a growing organism.  In short, they do not think dialectically.

We could give significantly more reasons as proof of these painful developments that result from an improper constructive-planning scheme for the city, and for the necessity to revise it beforehand.  But these considerations have already been expressed above, so I think that that is enough.

But just which way out of this situation is there, that one could propose?

We propose, first of all:

1. Breaking the ring system into one of the sites and providing the opportunity to freely grow from the center (Fig. 5).  Seeing the center in terms of a planning point, even though it is also the diameter of the ring “A,” is both theoretically and practically entirely valid.  The downtown [tsentr goroda] should have the opportunity to grow not only in the third dimension — upward — but also in a horizontal projection growing progressively forward.  Consequently, the center of the city should not be a static point, but rather a dynamic line — the axis.  By breaking the rings and bending them into the form of a horseshoe, we will enable the center, as well as its corresponding branches in the former rings, to grow.  The downtown will acquire the shape of a fan.  This form best conforms to the function of the center, since in the measure of the city’s growth and the crescendo of its dynamics and organizational sophistication the center does not remain boxed-in, but rather freely unfolds by means of the squares of the fan. The entire city and center provide for this construction as a stream, gradually expanding.

2. Concentrate all new building into one sector, which should become the starting sector for the new socialist construction of the capital of the Soviet Union.

Such a building policy for the city will be, above all, the most economical policy, because the focus of capital expenditures for municipal improvements will be mainly in one sector, instead of scattering them evenly in many directions.  It also produces an holistic impression of the new city.  Starting from the old center of Moscow, and passing over its layers, the new city will be as if it were partially superimposed over the old city.

3. To reveal the resultant growth of the city, one must create a new center of gravity on the axis of Tver-Leningrad highway, anticipating the construction a little further.  On both sides of this proposed axis for the new city, in the freed territories of Khodynka and Ostankino, one can begin the rationalized construction of socialism.  The choice of this sector for new construction is predicated primarily on its undeveloped open spaces, which are situated closest to the center of the present city and the path of development in general, it is smaller than the other outskirts, and meets natural or artificial obstacles.

4. Consider the rest of the city only as a material medium favoring the growth of its new section, and in time forming a “museum city.”  Such a principle of growth through new material and old organization is very common in nature.

5. Reorganize transport, moving the central train station to the place of the Belarus-Baltic and other regional stations located on the ring of the District railway.  The assignment of the District railway stations will be to relieve the Myasnitskaya thoroughfare and create more uniform conditions of life in all the city districts.  The struggle of the railroads for the center of the city over territory for commercial stations is common in large cities of the West, and especially in America.  In order to reduce the cost of city life, it is desirable to import the goods consumed by the city inside as deeply as possible.  In the organization of this urban transport, the freight terminals within the city represent an obstacle that is difficult to overcome.  In Moscow, on the proposed site, this contradiction can be easily permitted, because the natural topography above the site allows one to easily divide different functions of its motion into two or more levels.

The communication of all the railroads can be accomplished through the District railway.  Similarly, the issue is easily resolved by the addition of a railroad along the new Moscow — whether in the form of an open trench or a tunnel — onto the established stations anywhere else in the new city.

6.  Keep the system of “red lines” only for the new, socialist sector, but develop it decisively in accordance with the calendrical totality.

7. Redevelop the rest of the city that does not produce.

The establishment of a plan for the new socialist Moscow should be placed in its entirety as the order of the day.

A Clarification on Why Levi Bryant has Really “Given up Talking to Me”

As Evgeni pointed out a couple posts ago, Levi Bryant is misrepresenting his reasons for no longer engaging with me on the blogosphere.  Yesterday, one of Levi’s followers on twitter, Joe Clement, alerted Bryant to an article that might support his “wilderness ontology” thesis against the criticisms I leveled at it two days ago:

@onticologist This seems highly relevant to your discussion with Mr. Ross about non-human agency vis-a-vis politicshttp://bit.ly/mvkRDX

However, on Levi’s twitter page Bryant indicated that he was no longer interested in talking to me, suggesting that it had something to do with my post exposing some of the origins of Heidegger’s ontological meditations on the environment in Nazi ecology.

@joepdx i’ve long given up discussion with him. When someone calls you a Nazi because you talk about ecology he’s jumped the shark

Of course, I never called Bryant a Nazi.  The real reason that Bryant chose to stop talking to me is decidedly more embarrassing, as he expressed it to me in an e-mail from May 27, about a week before I even posted the article about the fascist fetishization of nature:

Ross,

Between your highly insulting and patronizing comment about my education (http://larvalsubjects.wordpress.com/2011/05/25/dark-objects/#comment-50541) on my blog and your post mocking my work and scholarship on your blog yesterday I’ve decided to cease discussion with you.

Regards,

L

I dealt with this little incident of crybabyism in a separate post, “On Hurt Feelings: The Case of Levi Bryant’s Missing Sense of Humor.”  But this wasn’t the first time that Bryant had banned me from his blog.  Back on April 13, I received an e-mail from Levi informing me that he wasn’t going to post my comments over at his blog anymore.  We had just previously been debating the question of the Left’s role in critiquing vs. “producing” ideology.  His reason for banning me? He explained:

Ross,

I have opted to no longer post your comments.  I do not approve of how you have both interacted with the other participants on my blog and with me.  You have engaged in a monologue rather than a dialogue that has been rather disdainful to other positions equally informed by Marxist thought.  Moreover, over at your blog you have hosted discussion with one of the most well known trolls of the theory blogosphere, Evgeni Pavlov, who has spent years attacking me online, suggesting that I know nothing about Marx (I have quite an extensive background) and shooting spitwads from afar.  This calls into question the genuineness of your interactions.  Ergo I choose not to make my blog a platform for your interactions.

After repeatedly asking him to be reasonable and pleading my case with Bryant, he continued to respond:

I banned you from my blog for hate speech.

Let me get this straight, Ross.  You came into my living room, made ugly slurs about women, homosexuals, african-americans and environmentalists and then proceeded to host a snark fest on your own blog with one of the most belligerent and unfair trolls in the theory blogosphere, all the while mocking the bonafides and earnestness of the Marxists that participate in that living room, and you believe that ****you**** are being persecuted because others don’t care to continue discussion with you or host you in their living room?  Yes, yes, you’re so oppressed that others don’t care to carry on discussion with a pompous, insulting, homophobic, sexist, racist, know-it-all who wishes to pontificate to everyone else without bothering to listen.  Once again, good luck with your revolution.  Somehow I think you’ll have a hard go of it if you continue to engage in this religious fundamentalist, belligerent, behavior that refuses to listen and honor others with dignity.  Pardon me, I have to get back to body building, hormone injections, and hair color treatments in between worshipping neo-pagan gods.

And finally, he explicitly compared me to Rush Limbaugh, which seems to be one of his signature terms of abuse:

You presented these emancipatory political movements in extremely ugly and stereotypical terms worthy of Rush Limbaugh.  The fact that you continue to portray these vibrant and diverse movements in this reductive light only confirms the point.  Nor was I alone in evaluating your remarks in those terms.  A variety of others responded along similar lines.  You might think you’re providing relevant commentary, yet micro-fascist sensibilities immediately exclude themselves from discussion.  Your form of Marxism seems not to have learned anything from the last one hundred years of political theory and thought on these matters, repeating the worst tendencies of Stalinist sensibility and general disdain for life.  There’s nothing critical about your critical theory.  It is religious fundamentalism through and through.

So let’s tally things up, shall we? Bryant compared me personally to Rush Limbaugh, accused me of “hate speech,” and then claimed that I repeated “the worst tendencies of Stalinist sensibility.”  As for me, I merely pointed out that many of the motifs of his “wilderness ontology” can be seen as reflecting Heidegger’s late ontology of “pathways” in the Black Forest, searching for the “clearing.”  And then I further pointed out how this was symptomatic of some of the prevailing tendencies of Nazi ecology.  That’s all I did.

Bryant didn’t appreciate that I was pointing out specific places in which he was contradicting himself.  My comments stood in the way of his rather careless philosophical improv act, and called him in for accountability.  That’s why he doesn’t want to talk to me anymore.

«РАСПАД города» (Бруно Таут)/“The DISINTEGRATION of the City”/Die Auflösung der Städte (Bruno Taut)

Bruno Taut’s article “RASPAD goroda” (“The DISINTEGRATION of the City”) was published by the Constructivist journal Modern Architecture in early 1930, just as the debate over the future of socialist resettlement of the USSR was getting underway.  In this article, he states his position vis-à–vis the major Soviet theorists of the city who had thus far thrown their hats into the ring: Leonid Sabsovich, Mikhail Okhitovich, Aleksandr Zelenko, and Aleksandr Pasternak.  As a point of reference, he draws upon his book Die Auflösung der Städte, published twelve years earlier in Germany.  While he was still at that point designing in the Expressionist vein, a style he would later drop in favor of a more thoroughgoing modernism, the main points of the book, as he indicates, are anti-urban in their sentiments.  Taut thus sympathized the most with the Soviet disurbanists Okhitovich and Pasternak.

Из Современная архитектура — (1930) — â„– 1/2

From Modern Architecture — (1930) — â„– 1/2 

Pg. 63

Редакция Moskauer Rundschau в своем примечании к статье А. Пастернака (№ 2, 1930 1.) предлагает открыть дискуссию по поводу четко и превосходно отмеченного им противопоставления двух теорий будущего города. Я тем более охотно принимаю участие в этой дискуссии, что она затрагивает наиболее важную для меня область моих собственных работ.

Die Auflösung der Städte (1918)

Я вполне разделяю критику Пастернаком теории Сабсовича. Он прав, если он говорит, что подобные поселки «постепенно превратятся просто в города с регулярно расположенными каменными кубами, в которых жизнь будет протекать по социалистической инсценировке». К этому надо добавить следующее. Еще в 1916 г., когда я писал свою книгу — «Венец города» и наметил схему чисто плоскокрышего города на социалистической основе, с населением в 150 тыс. жителей, я верил, что можно число жителей ограничить. Теперь я не верю больше, чтобы можно было ограничить население города, исходя из определенной цифры, что является основной предпосылкой Сабсовича, и что подобный план вообще осуществим. Первое, если такой город процветает, по причине ли благоприятных транспортных и промышленных возможностей или по каким-либо другим причинам то никто не сможет помешать тому, чтобы он превратился в миллионный город. А второе—его регулярное, кубическое и шахматное построение постепенно разрастается и примет такие формы, которые вполне правильно можно будет назвать типом города капиталистического периода. Неизбежной необходимостью явятся так называемые небоскребы, хотя он сам усматривает в американских городах не что иное, как взвинченную вверх земельную ренту. Поэтому небоскреб никогда не был и не будет олицетво, рением архитектуры. Что же касается его экономической стороны, сточки зрения капиталистической прибыли, то даже наиболее ярый псалмопевец Америки, немец Вернер Хегеман, в течение долгого времени работавший там в качестве архитектора, говорит о том, что небоскребы обходятся очень дорого, и что вертикальное сообщение лифтом в многоэтажном доме является наиболее невыгодной формой скорого сообщения (Wettbühne № 8, 1930 г.) Укладывание обобществленного быта со всеми его жизненными процессами в многоэтажные кубы фактически не является результатом материалистического мышления, а это скорее продукт удобной схематизации. «Город будущего» Корбюзье в его «Урбанизме» как раз весьма четко показывает артистические черты такого формалистического мышления. Хаос большого американского города Ле Корбюзье переделывает по всем правилам парижской художественной школы в чисто буржуазные застывшие формы. В немецкой пропаганде высоких домов для бедноты выявляется то же мышление, по которому человек, ребенок и земля должны отступить на второй план перед техническими тенденциями. Один известный немецкий архитектор заявил мне, что он следуя идеям Ле Корбюзье, во всяком случае представляет себе жилище поднятым над землей, путем устройства домов на колониях, ибо для него земля — это мусор. Социалистическая жизнь в таком городе с неизбежной последовательностью должна превратиться в «социалистическую инсценировку», как совершенно Правильно замечает Пастернак.

Теория Охитовича, я должен признаться, вызвала у меня великую радость. Тем более, что еще во время войны, лотом 1918 г., Я сам пришел к такой же мысли, вызванной безнадежностью положение Европе, и не только в основной ее тенденции, но и в отношении некоторых важных ее деталей. С того времени я изучая политическую и экономическую литературу, исследовал ее скрытые тенденции в этом направлении и к моему все растущему изумлению я констатировал, что как критические исследования существующих больших городов, так и пророческие предсказания поэтов, начиная с Руссо, и великие социальные теории Маркса, Энгельса, и наконец Ленина,— все они приходят к одинаковому результату. В феврале 1920 г. я сделал 30 набросков на эту тему и, снабдив их выдержками из указанной литературы, я объединил их в одну книгу под названием «Распад городов», которая появилась в том же году в издательстве Фояъквакга в Гагене. Эта книга обратила на себя внимание и ее название «Распад городов» стало техническим термином для тенденции, которая, однако, в процессе развития «строительства» послевоенного периода все более и более приходила в забвение н если случайно упоминалась, то с презрительной или иронической усмешкой. То, что советская действительность на основе материальных предпосылок пришла к такому же выводу, наполняет меня радостью не столько потому, что мысли, возникшие у меня 12 лет тому назад, теперь подтвердились, сколько самый факт как таковой. Я полагаю, что для дискуссия советской печати представляет интерес ознакомиться с основными принципами этой книги, поскольку она в СССР еще не известив. В ней изложены следующие точки зрения, как выводы соответствующей литературы: в первую очередь вопрос об общественной форме, которая при сохранении старых методов не может быть плановой. Социалистической она может быть только, если мы строить города будем строго планомерно. Все отрицательные стороны больших городов вытекают из этого момента. Все современные работы научного строительства городов на Западе должны укладываться в тесные рамки тех толстых стен, которые называются частной земельной собственностью. После сноса этих стен придется, однако, разрушить также некоторые стены ограниченного мышления, которые по вышеуказанной причине крепко засели в головах. Они относятся преимущественно к вопросам производства — промышленности и сельского хозяйства, — транспорта и, наконец, к условиям быта человека, являющимся преимущественно результатом порядка распределения земля для жилищных надобностей. Что касается последнего, то еще в 1893 г. англичанин Г. В. Пур — О. V. Рооге — указал, что житель перенаселенного города нуждается в большем участке земли, чем житель деревенский, даже в том случае, если у них обоих а отношении пищи и одежды одинаковые потребности. Это надо, понимать в том смысле, что снабжение перенаселенного города водою и уничтожение отбросов нерационально по сравнению с одинаковым удовлетворением потребностей деревенских жителей. Что касается транспорта и производства, я считаю точку зрения Пастернака правильной. Но я хотел бы уточнить некоторые небольшие мои расхождения с ним, и для этой цели я воспользуюсь некоторыми характерными чертами набросков в моей книге «Распад городов».

Эти наброски покажутся многим, как и мне самому теперь, излишне патетическими и романтическими. Объясняется это в первую очередь влиянием переживаний тогдашнего периода последнего года войны и наступившей по ее окончании депрессии, когда надежды на новое созидательное строительство все более и более рушились, и в конце концов остался только лишь один призыв, являвшийся не столько выражением реальных возможностей, сколько продуктом чувства. Эта книга «только утопия», хотя она в то же время содержат указанна на далекую действительность. Мы тогда верили, что по существу утопии но существует, если только она не исходит от сумасшедшего, что утопия — это только вопрос темпа и времени для ее осуществления. Для правильной мысли, если она не сопровождается соответствующей перспективой, есть опасность, что она выродится а фанатическое сектантство, вроде вегетарианства, антиалкоголизма, анархизма и т. д. Форму утопии я выбрал также и по другим соображениям: никогда не следует смешивать» «материалистическое» с «материальным» и никогда вопрос насыщения желудка не должен являться альфой и омегой всех желаний. Поэтому дан эскиз культурного обобществленного строительства по ту сторону необходимого, как парабола для перспективы, лежащей по ту сторону осязаемого. Шаги становятся неуверенными и теряют направление, если не видно на горизонте отда��енной цели. Этой цели, которую еще нельзя точно определить, легко придают формы того, что находится у нас вблизи.

Первые наброски толкуют об индустрии и аграрных коммунах, обе сравнительно небольших размеров, особенно последние, если их сравнить с гигантскими вашими совхозами и колхозами, далее мы переходим к большим поселкам, связанным с крупными производственными предприятиями: верфями, заводами, фабриками и т. д. В этом отношении у меня имеется некоторое расхождение с Охитовичем, поскольку большие дороги для автомобильного сообщения не лежат не по средственно вдоль поселков и жилых домов, а находятся несколько в стороне, соединяясь с последними проселочными путями дорог к эскиз плана сообщений имеет вид свободной петельной ткани, причем наиболее тесные петли обозначают автомобильные дороги, а более широкие — каналы и воздушные линии. Железная дорога больше не существует (на Западе, например, в Рурской области железные дороги уже сильно чувствуют конкуренцию автомобиля). Железная дорога с ее станциями и узловыми пунктами фактически является основной причиной вырастании больших тесных населенных пунктов, но это свое значение они по мере развития автомобильного сообщения будут постепенно утрачивать до тех пор, пока они, наконец, совершенно не исчезнут.

Покидая эту область четких рациональных основ, не совсем уже молодой автор с некоторый чувством ответственности направляется в другую область, — область неведомого, — которую он, однако, игнорировать не может. Шестой набросок содержит в сопровождающем нашем тексте следующие слова: «Мир держится на принципе изобилия. Работа, направленная друг против друга — эта работа впустую. Работа друг для друга ведет к избытку». Если, следовательно, не сомневаются в успехе планового хозяйства и коллективного труда, то надо иметь в виду также и то, что лежит по ту сторону необходимого, то, чем рабочий сможет заполнить свой большой досуг, который он потом будет иметь. Надо показать, что имеются перспективы нового духовного содержания по ту сторону экономических моментов, если даже для отображения такой перспективы в будущем приходится воспользоваться нашими современными вряд ли соответствующими представлениями и понятиями. Речь в данном случае идет до известной степени о гиперболе, которая зиждется на фактах нашей действительности, но которую мы должны развить и придать ей формы будущего. Тут, понятно, есть известной опасность как для самого автора — некоторые мои тогдашние наброски кажутся теперь мне самому уже устаревшими, — так и для читателя, который может впасть в фантастику и мечтательность, тем не менее каждая материалистически обоснованная теория должна ваять на себя этот риск, если мы не хотим, чтобы идея превратилась в сухой субстрат мысли.

Расширение нашего поля зрения в отношении одного лишь производства приводит нас к новым жилищным формам. Поставленное Марксом и поддержанное Лениным требование «рассеяния поселений», другими словами «дезурбанизация», привело меня тогда, как ныне Охитовича, к тому выводу, что параллельно с принципом обобществления, изоляция человека, как стимулирующий момент к развитию его личности является также равноправным требованием. В соответствии с этим набросок № 7 показывает одноквартирный дом со всеми подсобными помещениями и с ванной. В принципе это — «коробка» с единственным жилым помещением, форма которого меняется в зависимости от ветра, солнца и местоположения. Однородные части стен, так же как и потолок, сделаны из щитов — плохих термических проводников, — снабженных по краям фальцами и из которых, смотря по желанию, можно создать любую форму жилища.  Отопление, варка и освещение электрическое. Промежуточные стенки передвижные, так что внутреннему помещению также можно придать любую форму. Другими словами бесконечная вариация форм из одинаковых составных частей дома. Как и человек, дом может быть подвержен всяким превращениям. Пространственно отдаленные друг от друга люди ведут более интенсивную индивидуальную жизнь, возрастающая ценность которой усиливает ценность всего общества. Другими словами: не оседлость и не кочевничество, не мещанский уют и не бродяжничество, не крестьянин, но и не горожанин, человек — не растение, которое «пускает корни», но и не какое-либо животное, а именно — человек, который вкушает гостеприимство земли.

Народный дом для собраний трудящихся служит одновременно выставочным помещением для обмена опытом в области промышленности и сельского хозяйства. Арена для массовых собраний и для народных игр. Канал, снабженный подъемным краном для подачи хлеба в элеваторы для хранения запасов на черный день. Площадка для аэропланов на крышах гостиниц, подъем автомобилей на эти крыши, «прибытие по воде, по суше и в воздухе», увеселительный парк и т. д. — Если в тексте этого наброска сказано, что государство, как и город, ло словам Энгельса, уже отмирают, то это не может, разумеется, иметь отношения к данному моменту, ибо это было бы анархическим тупоумием.

Дальнейшие отображения обобществленной жизни должны опираться, понятно, на вышеуказанные гиперболические данные, для того, чтобы придать перспективам культурного развития некоторую осязаемость. Хотя подобная игра фантазии может показаться случайной, но несомненно, что развитие индустрии, а вместе с нею и воздушного сообщения гораздо более радикально изменят поверхность земли, чем это делают теперь железные дороги и фабрики. Использование солнечных лучей, электричества из воздуха и т. д. еще впереди. К этому надо добавить световые маяки для воздушных дорог. Использование цветного света и стекла на узловых пунктах воздушных дорог протянет над землею световые цепи и создаст новую архитектуру, в которой груборациональное сольется в художественном в единое целое. Большие световые центры, которые можно будет наблюдать с аэроплана, будут обозначать те культурные центры, отнюдь не поселковые центры, в которых будет протекать научно-исследовательская работа и ее применение в жизни. Там будут изучать наиболее тяжелые случаи болезней физических, психических и моральных и их лечение, а также методы воспитания.

Также и школу я в своей Утопии считал пережитком старого. «Ребенок работает, где он хочет, и ведет свою жизнь самостоятельно и т. д.» — В вопросе воспитания и семейного быта я у Пастернака, в его изложении распада городов, проповедуемом Охитовичем, вижу некоторую неясность. Я считаю принципиальное требование отделять жизнь детей от родителей схематическим вмешательством. Достаточно будет уточнить отношения взрослых к детям и в остальном предоставить все естественному ходу вещей. Совершенно неправильно мнение, что дети лучше всего развиваются только в среде множества других детей. Наблюдатели подтверждают, что и ребенок стремится к известной изоляции, и нельзя сказать, чтобы он наверняка любил даже самый прекрасный детский сад. К предостережению Крупской против сверхколлективизации в области воспитания надо отнестись чрезвычайно серьезно.

К массовому искусству, в первую очередь к совершенно преображенному, при участии масс, театру, надо еще добавить новые формы массовых развлечений, неукладывающиеся в рамки необходимого, носящие утопический характер. Работа над гигантскими творениями якобы совершенно излишнего характера является психологически обоснованной и нужной а тот момент, когда все потребности жизни будут удовлетворены и не будет больше ни войн, ни приготовлений к таковым. Тогда образуется вакуум, который надо будет заполнить культурным содержанием для [Pg. 65] того чтобы дать выход избытку энергии бороться с дурными инстинктами.

В кратких чертах я дал обзор «Распада городов», который в некоторых пунктах дополняет, а в других, быть может, содержит критику теории Охитовича. Проектирование для будущего может иметь только направляющий характер и поэтому менее важно заводить спор о деталях того, что будет в будущем, как именно, путем дискуссии, выявить и определить самую тенденцию. Уже благодаря одному этому образуются и выявляются достаточные рефлексы в отношении того, на какие моменты надо обращать внимание уже теперь, при организации новых поселков. В первую очередь чрезвычайно важно отказаться от геометрического (Корбюзье) или другого формалистического подхода к устройству поселков. На его место надо вводить безграничную вариацию форм, которую, в противовес к кристаллическому и геометрическому можно было бы назвать вегетабильной или биологической (дело не в названии или лозунге). Так же как развитие транспорта базируется на собственных присущих ему законах, так обстоит дело и с организацией поселков. Так же как в Сибири железная дорога является пока лишь первым фактором цивилизации (Турксиб), ибо автомобильные дороги и развитие автомобилизма закономерно могут иметь теперь лишь второстепенное значение, так и в отношении поселков надо пока довести до полного совершенства современный метод строительства. Тем не менее основная тенденция уже теперь указывает не предпочтение плоского строительства в его различных формах. Лишь после усовершенствования возможных в данный момент методов можно будет приступить к успешному производству отдельных составных частей сборочного — монтажного — дома. Усоверше[н]ствование современных методов жилищного строительства ведет по прямому пути к этой цели. Новое строительстве в его отдельных формах и отдельных элементах уже предвосхищает эту цель, что выражается в том, что оно придает строительству соответствуюший характер. Тем не менее к здесь, как и у «урбанизма», есть на-лицо опасность урбанизации. В моей новой книге «Новое искусство строительства» (издательство Юлиус Гофман. Штуттгарт) я определил международность архитектуры как автономию народов в архитектуре.

В высокой степени радостно, что автономия мышления о городском строительстве берет теперь свое начало в Советском союзе. Распад города как ясная теория, ведет к целительному освобождению от формалистических цепей доктринерства, историцивма и эклектизма (безразлично относится ли это к старому или к новому на Западе). Распад есть следствие и параллельное явление освобождения пролетариата от цепей капитализма.

Pg. 63

The editorial in the Moskauer Rundschau, in its footnote to the article by A[leksandr] Pasternak (№ 2, 1930 1.) proposes to open a discussion on the clearly and ideally marked contrast between two theories of the city.  I am especially happy to take part in this discussion, which touches on the area most important to my own work.

I totally agree with Pasternak’s criticism of Sabsovich’s theory.  He’s right, if such settlements “gradually turn into a city of regularly placed stone cubes, a socialist staging-ground through which life will flow.”  To this must be added the following.  Already in 1916, when I wrote in my book Crown City, and outlined a scheme of a purely flat-roofed city on a socialist basis, with a population of 150 thousand inhabitants, I believed that it was possible to limit the number of residents.  Now, to an even greater extent I do not believe that one can limit a city’s population, based on the specific figures that are Sabsovich’s basic premise, or that such a plan is at all feasible.  First, if a city is thriving, because of auspicious transportative and industrial opportunities, or for any other reason, no one can prevent it from turning into a city of one million.  And secondly, his regular, cubic, and staggered buildings will gradually grow and take forms that can quite rightly be called the type of city of the capitalist period.  The inevitable necessity of these so-called skyscrapers will appear, although he himself perceives in the American city nothing more nor less than upwards-inflated land rent.  The skyscraper has therefore never been and never will be the embodiment of architecture.  As far as its economic side goes, from the standpoint of capitalist profit, even the most ardent psalmist of America, the German Werner Hegeman, in the course of having worked there for a long time as an architect, has said that the cost of skyscrapers is very expensive, that the vertical conveyance of an elevator in a high-rise apartment is the most uneconomical form for a speedy connection (Wettbühne, № 8, 1930).  The bundling of socialized life, with all its vital processes, into multi-story cubes is not in fact the result of a materialistic mindset, but is rather just convenient product schematization.  Corbusier’s “City of the Future” in his Urbanisme very clearly exhibits the artistic features of such formalistic thinking.  The chaos of the big American cities Le Corbusier recasts in all the rules of the Parisian art school, in purely bourgeois frozen forms. The German propaganda about tall high-rises for the poor reveals the same mentality, in which the person, the child, and the land are forced to stand back in the background compared with the technical tendencies.  One renowned German architect who told me that he was following the idea of Le Corbusier, in any case represents a dwelling raised above the ground, by way of building houses on columns, since for him the ground — it’s trash.  Socialist life in such a city with an inevitable sequence must evolve into a “socialist reenactment,” as Pasternak rightly observes.

The theory of Okhitovich, I must admit, has caused me great joy.  Especially because while still during the war, in the summer of 1918, I myself came to the same thought, hopelessness brought on by the situation in Europe, and not only in its main tendencies, but for some of its important details.  Since that time I have studied the political and economic literature, explored its latent tendencies in this direction and, to my ever-growing amazement, I found that the critical study of the large existing cities and the prophetic visions of the poets, beginning with Rousseau, as well as the grand social theories of Marx, Engels, and finally Lenin — all of them arrived at the same result.  In February 1920 I completed 30 sketches on this subject and, supplying them with quotations from these said sources, I combined them into a book entitled The Disintegration of the City, which appeared that same year from the publisher Folkwang in Hagen.  This book attracted some attention to itself and “the Disintegration of the City” became the technical term for the trend.  This increasingly came to be forgotten as if by accident, however, in the process of the development of “construction” in the postwar period — and if it was mentioned, then it came with a contemptuous or ironic smile.  The fact that Soviet reality, on the basis of material conditions, came to the same conclusions, fills me with joy not so much because the thoughts that occurred to me twelve years ago have been confirmed, as much as the fact itself.  I believe that the discussion in the Soviet press represents an interest to learn the basic principles of this book, inasmuch as it is still not known in the USSR.  It contains the following viewpoints, as the implications of the literature: first, the question of the social formation, which, while retaining the old methods, cannot be planned.  A city can only be socialist if is built strictly according to plan.  All the negative aspects of big cities follow from this moment.  All the present work on the scientific construction of cities in the West must fit inside the narrow framework of thick outer walls that is called private property.  After the demolition of these walls, however, it is then necessary to break down some of the walls of limited thinking that, for the aforementioned reasons, is solidly lodged in their minds.  They relate mainly to issues of production — to industry and agriculture — to transport, and, finally, to the conditions of human life, which is mainly the result of the order of allocation for housing requirements.  With regard to the latter, as far back as 1893 the Englishman G.V. Poore — O.V. Rouge — pointed out that the resident of a crowded city needs a larger plot than a resident of the village, even if they have both food and clothing for the same needs. This must be understood in the sense that the supply of water and waste disposal of the overcrowded city is irrational compared with the same needs of the villagers. With regard to transportation and production, I think that Pasternak’s viewpoint is correct.  But I would like to clarify some of my minor disagreements with him, and for this purpose I will use some of the characteristic features of the outline from my book, The Disintegration of the City.

These sketches seem to many (such as myself) too pathetic and romantic now.  This can be accounted for by the experiences of the period of the last year of the war and the ensuing Depression at its end, when hopes for a new creative construction increasingly collapsed, and eventually left only one clarion-call, which was not so much the expression of real possibilities as it was the product of emotions.  This book is “only a utopia,” although at the same time it provides guidance to a distant reality.  We then believed that the substance of utopia does not exist if it only emanates from a madman — that utopia is just a question of pace and the time for its implementation.  For if a correct idea is not accompanied by the appropriate perspective, there is a danger that it will degenerate and the fanatical sects, such as vegetarianism, anti-alcoholism, anarchism, and so on.  The form of the utopia I selected also for other reasons: one should never confuse “materialistic” [Pg. 64] with “material” and never question that the satiety of the stomach should not be the alpha and omega of all desires.  Therefore, this sketch of the cultural, socialized construction on the other side is needed as a parabola for a perspective that lies beyond the tangible.  Steps become insecure and lose their direction if they are not visible on the horizon, a distant goal.  This objective, which is still impossible to determine exactly, is easy to impart to the form of that which is nearby us.

The first sketches expound on industry and agrarian communes, both relatively small if you compare them with your huge state and collective farms (especially the last).  Then we move to the big towns associated with the large manufacturing enterprises: shipyards, plants, factories, etc.  In this regard, I have some disagreement with Okhitovich, insofar as vast roads for automotive conveyance do not lie directly along the towns and dwellings, but some are situated on the side, conjoined with the back roads.  The sketch of the plan of communication possesses the form of loosely looping fabric, in which the closest-bound stitches represent the automotive roads, while the wider ones are the channels and overhead lines. The larger railroad no longer exists (in the West, for example, in the Ruhr region, railroads already deeply feel the competition of the car).  The railway and its nodal points are in fact the main source for the sprouting of large, closely-packed settlements, though their significance will continue to fade in proportion to the development of automotive transport, until they finally disappear completely.

Departing from this area of clear rational foundations, a young author with some feeling of responsibility already heads off, not entirely, into another area — the area of the unknown — which, however, he cannot ignore.  In the accompanying text to the sixth sketch is contained the following words: “The world rests on the principle of abundance. Work, when directed against one another — this work is wasted. Work for each other leads to surplus.”  If, therefore, they do not doubt the success of planned economies and the collective labor, that which lies beyond the necessary must also be borne in mind, how the worker can fill his great leisure-time, which he then would have.  We must show that there are prospects of a new spiritual content on the other side of economic issues, even if it is necessary to avail ourselves of our contemporary, hardly adequate concepts and ideas for the imagery of such a prospect in the future.  Speech about a case in point comes to a certain degree of hyperbole, which is based on the facts of our reality, but which we need to develop and give to it the shape of the future. Here, clearly, there is a certain danger for the author — some of my sketches of those days now seem to me already obsolete — and for readers, who may fall into fantasy and reverie.  However, each sketch, grounded in materialist theory, should form in itself this risk if we do not want the idea turned into a dry substrate of thought.

Expanding our field of view with respect merely to production leads us to new forms of housing.  Posited by Marx and maintained by Lenin, the demand for a “scattering of settlements,” or in other words “disurbanization,” moreover led me then, as Okhitovich now, to the conclusion that in parallel with the principle of socialization, the isolation of man — as a stimulating moment in the development of his personality — also has an equal claim.  In accordance with this sketch, № 7, shows a single-apartment home with all the storage rooms and the baths.  In principle, this is a “box,” with unique living space, the form of which varies in relation to the wind, sunlight, and location.  Homogeneous parts of the walls, as well as a ceiling made of panels — poor thermal conductors — fitted to both the edges and folds from which, according to one’s desires, he can create an omniform dwelling.  [It will have] heating, cooking, and electric lighting.  The intermediate walls are adjustable, so that the interior can also be given any shape.  In other words, there is an infinite variation of forms from the identical constituent parts of a home.  Just as with a man, a house can be subjected to all sorts of transformations.  Spatially distant from one another, people can conduct more intensive individual lives, the rising value of which increases the value of the whole society.  In other words: Neither sedentarism nor nomadism, neither petit-bourgeois comfort nor loitering, not a peasant, though also not a townsman, but a person — not a plant that “takes root,” but also not some sort of animal, but namely — a man who partakes of the hospitality of the earth.

The people’s assembly house for the working masses also serves as an exhibition facility for the exchange of agricultural and industrial experience.  It is an arena for mass meetings and folk games.  It is a passage equipped with a crane for the delivery of grain in elevators from the stockpiles, for rainy days.  It is a platform for airplanes on the roofs of hotels, and a car-lift to these roofs, “for the arrival by water, by land, or by air”; it is an amusement park, etc. — If the text in the sketch said, like Engels did, that the state, the city, and the local are already dying, then it obviously cannot have a relationship to the present, because this would be anarchistic stupidity.

The further mapping of socialized life should clearly be based on the hyperbolic data above, in order to give the prospects for cultural development some tangibility.  Although this corresponding thought-experiment may seem random, there can be no doubt that the development of industry, and along with it, of air traffic, will much more radically alter the earth’s surface than railroads and factories are doing now.  The use of sunlight, of electricity in the air, etc., is still ahead.  To this we must add light beacons for airstrip runways.  The use of colored lights and glass on the nodal points of airstrips will stretch over the land a chain of light and create a new architecture, in which crude rationalization merges with art into a coherent whole.  The large points of light that can be observed from an airplane will be marked by the cultural centers, nowhere near the town centers, in which the research work and its application in life will take place.  There one will learn about the most severe cases of disease of physical, psychological, and moral, and their treatments, as well as child-rearing practices.

Also, I consider the school in my own Utopia to be a relic of the old.  On the issue of education and family life, I have Pasternak, in his account of the disintegration of cities, while I see some confusion in the preaching of Okhitovich.  I believe it is a fundamental requirement to separate the lives of children from their parents in a schematic intervention [after the fashion of Sabsovich].  It will be sufficient to clarify the relationship of adults to children and the rest to provide to all the natural course of things. Completely wrong is the view that children develop best only among many other children. Observers verify that the child tends to strive after a certain isolation, and probably cannot say that he loved even the most beautiful nursery.  In warning against excessive collectivization in education, Krupskaia should be taken extremely seriously.

For mass art, to be completely transformed primarily with the participation of the masses, to the theater must be added new forms of mass entertainment, an unsettling within the framework of the necessary, the wearing of utopian clothes.  Work on these gigantic creations, of a supposedly completely unnecessary character, is psychologically sound and necessary once the moment when all the necessities of life are satisfied and there will not be any more wars, there will be no preparations for such.  Then a vacuum is created which will need to fill the cultural content [Pg. 65] in order to provide an outlet for excess energy in dealing with ugly instincts.

In brief outline I gave an overview of the Disintegration of Cities, which in some places supplements, while in others criticizes, Okhitovich’s theory.  Designing for the future may only have a guiding character, and therefore it is equally important to start a dispute about the details of what will happen in the future, namely, by way of discussion, to identify and determine the same tendencies.  Already, thanks to one of these appeared and disclosed sufficient reflections as to which features need to be paid attention even now, with the establishment of new settlements.  First and foremost it is essential to abandon the geometric (Le Corbusier) and other formalist approaches to the organization of towns. In its place needs to enter unlimited variations of form, which, in contrast to the crystalline and geometrical, could be called the vegetative or biological (the affair is not a title or slogan).  Just  as the development of transportation is based on its own inherent laws, so is the case with the organization of settlements.  Just as in Siberia the railway is still only the first factor of civilization (Turksib), because roads and automotive development can now naturally be of only secondary importance, and with respect to the settlements they have yet to bring to perfection the modern method of construction. Nevertheless, the basic trend now indicates no preference for flat-building in its various forms.  Only after improvements are possible in the present can methods begin to successfully manufacture some of the components for the assembly — for the erection — of the home.  The perfection of the modern methods of housing construction is a direct route to this goal.  New construction, in its separate forms and separate elements, is already anticipating this goal, which is reflected in the fact that it attaches to construction a corresponding character. Nevertheless, it is also here, as in “urbanism,” that the threat of urbanization is obvious.  In my new book, The New Art of Building, (published by Julius Hoffman, Stuttgart), I define international architecture as autonomous nations in architecture.

To a great degree the joy of the autonomy of thinking about city-building now takes root in the Soviet Union.  The disintegration of the city is a clear theory leading to the healing emancipation from the formalist chains of dogmatism, historicism, and eclecticism (whether or not it refers to the old or the new in the West).  This disintegration is a consequence of and a parallel to the phenomenon of the liberation of the proletariat from the chains of capitalism.

An excellent website containing all of Taut’s illustrations for Die Auflösung der Städte, from 1918, can be accessed by clicking here.

Levi Bryant’s “Wilderness Ontology” and Heidegger’s Hut in the Black Forest

The Idea of the Perpetual Forest, 1923

Levi Bryant has recently posted an entry on what he (poorly) terms “wilderness ontology.”  He seems aware of the confusion inherent in the choice of words, but clings to the phrase regardless:

Admittedly, the signifier “wilderness” doesn’t quite get at the concept of “wilderness ontology” I’m trying to articulate because it seems to oppose civilization and nature, the human and the natural. Nonetheless, I like the poetic resonances of the term and can’t bring myself to abandon it despite the confusion it invites.

Always building on the latest thoughts that he’s enshrined with a blog entry, the “poetic resonances” Bryant speaks of here probably have something to do with his recent post on “The Poetics of Philosophy.”  And though we might allow Bryant to wax rhapsodic with his terminology, his following exposition of the concept proves to be disappointingly prosaic.

As an ontological concept, “wilderness” should not be taken to signify the opposition between civilization and nature, but rather two distinct ontological orientations: the vertical ontologies of humanist, correlationist thought where being is a correlate of thought versus posthumanist orientations of thought advocated by flat ontologies or immanence. In a “wilderness ontology”, humans are not sovereigns of being, but are among beings with no particularly privileged place.

Not a difficult concept.  This is your typical anti-anthropocentric fare.  Humans are just one sort of being amongst a multiplicity of beings, etc.  Fairly predictable.  But just how comprehensive is this “wilderness”? What exactly can it be said to “contain”? What constitutes its “parts”?

Civilization is a part of the wilderness. Culture is a part of the wilderness. Nature is a part of the wilderness. The subject is a part of the wilderness. The difference is that there is, in a wilderness ontology, no categorical distinction between the natural and the cultural, the human and the natural.

All categorical distinctions, even between apparently oppositional terms, evaporate in this seemingly all-inclusive ontological zone.  In this sense, Bryant’s “wilderness” would seem to be, as Hegel said of Schelling’s Absolute, “the night in which all cows appear to be black.”  The usefulness of this concept seems fairly limited, however.  In fact, it’s hard to distinguish its position from Naessian deep ecology.

Martin Heidegger embracing the new regime, above the "X" mark

Luckily, Michael helped explicate the concept in a bit more depth in a comment on my blog, elaborating on it a bit further.  Now of course he doesn’t claim to speak on Bryant’s behalf, but I think Michael’s explanation is telling of the general notion of a “wilderness ontology,” its intellectual sources, and its implications:

I’m not sure of your familiarity with Heidegger, but the issues Levi brings up in the post you dislike follows loosely from the early Heideggerian attempt at tracing out a “fundamental ontology”. “Wilderness” in this sense, then, is a metaphor for the spaciousness and ‘wild’, unpredictable, uncontrollable and only partially knowable of Being.

The nuance would be that ‘Being’ does not signify an absolute or “All’, but is a term meant to prompt us to reconsider the nature of the fundamental background condition which allows or occasions beings (actual entities) as such to bedisclosed.

And, for me, the process and ‘need’ for reconsidering the raw nature of reality is a decidedly cosmo-political one. Without an ontographic imagination and exploration how are we to know and therefore utilize or adapt to the nature of power, agency and change?

For me the notion of “the wilderness of being” evokes an ecological and anarchic sensibility that I believe is at the core of material and existential life. In fact, investigating the world through via wild-thinking (or wilderness ontology) is essential for a pragmatic rethinking of everything hitherto assumed by our sick societies.

My response to this explanation was as follows:

I’m actually very familiar with Heidegger, for better or for worse. I’m of that school that, along with Adorno, believes that his philosophy is fascist to the core. But I’ve still read all of Being and Time and his later essays on poetry, dwelling, the world-picture, and “the turn,” etc. His Introduction to Metaphysics is probably my favorite work by him, because it’s his most Aristotelian.

The idea of a “wilderness-ontology,” Heidegger’s pathways leading from his hut up in the Black Forest out into thick of the woods, from which he could always search for “the clearing” in which beings disclose themselves — all these metaphors can be very easily traced to Nazi ecological thought. Knowing fully well the dangers of such accusations, I say this with complete seriousness. The Germanic naturalist fetishization of nature, the Nazi concept of the perpetual forest Dauerwald as the sort of Ursprung of the Teutonic spirit, this is the source for Heidegger’s early “fundamental ontology.” It is even more so the world of Heldegger’s late ontology, long after the swastika lapels came off his jacket, the antihumanist neo-Romantic reverence for nature that is also evoked by Bryant’s “wilderness.”

An excellent essay documenting the influence of “green” politics within the NSDAP can be found here.  It implicates top leaders of German fascism like Walther Darré, Fritz Todt, Alwin Seifert and Rudolf Hess in the project for Nazi environmental protectionism.  This was closely rooted in concepts like “blood and soil,” and so on.

Walther Darré standing in front of a placard that reads "Blood and Soil"

“КУДА итти?”/“WHERE are We Going?”

Original title of the piece

Из Современная архитектура –  (1930) — â„– 1/2

Pg. 4

И деревня и город—обе эти старые формы расселения не отвечают потребностям настоящего дня. Они МЕШАЮТ правильному размещению промышленности и сельского хозяйства, мешают развитию новых общественных отношений людей.

Старое жилище патриархальной или мелкобуржуазной крестьянской семьи, старое мещанско-семейное жилище рабочих к служащих разлагается на наших глазах, бешено сопротивляясь неизбежному. Замена старого жилища подновленной рабочей казармой с огороженными или полуогороженными индивидуальными нарами — казармой под вывеской «Дома – Коммуны», на словах — коммуной  на деле казармой не радует больше ни потребителя — рабочего и служащего, ибо она не удобна, ни производителя, ибо она дорога.

Продолжать СТРОИТЬ ПО-СТАРОМУ значит РАССТРАЧИВАТЬ [sic] сотни миллионов, пускать на ветер МИЛЛИАРДЫ рабочих рублей из фондов КАПИТАЛЬНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА, из фондов индустриализации, значит многовековый опыт российской технической и экономической отсталости приспособлять к новому или — что одно и то же — новым требованиям размещения производства, новым требованиям строительной техники, новым отношениям людей в производстве, новым отношениям людей между собой противопоставлять старую технику размещения, старую технику производства. Наступила пора разочарования а той якобы коммуне, которая отнимает у рабочего жилую площадь В ПОЛЬЗУ КОРИДОРОВ И ТЕПЛЫХ ПЕРЕХОДОВ. Лжекоммуна, позволяющая рабочему ТОЛЬКО СПАТЬ в своем жилище, лжекоммуна уменьшающая и площадь и личные удобства (очередь на умывальник, в стоповою, уборную, вешалку) начинает вызывать массовое безпокойство в рабочей среде. Экономическая невозможность создания даже таких ничтожных удобств встала со всей ясностью и перед руководящими хозяйственными органами.

А жилищная нужна растет. Промышленность борется с ней, напрягая все силы…растет и жилищная скученность…Все и вся ее усиливают.

ЧТО ДЕЛАТЬ!

КУДА ИТТИ?

Both the village and the city — neither of these old forms of settlement meet the needs of the present day.  They INTERFERE with the correct distribution of industry and agriculture, interfere with the development of new social relations between men.

The old dwelling of the patriarchal or petit-bourgeois peasant family, the old petty family-dwelling of workers to employees decomposes before our very eyes, furiously resisting the inevitable.  The replacement of old homes by refurbished workers barracks with enclosed and semi-protected individual bunks — a barracks in the guise of “House-Commune,” in words — a commune, practically a barracks, does not gladden the worker and the employee, since it is not convenient, any more than it does the manufacturer, because it is expensive.

To continue TO BUILD IN THE OLD WAY means WASTING hundreds of millions, to release into the wind THOUSANDS of the workers’ rubles from the funds of CAPITAL CONSTRUCTION, from the funds for industrialization, and consequently the age-old experience of Russian technical and economic backwardness in adjusting to the new or — what is the same — placing new demands on production, new requirements of construction equipment, a new relation of people in production, new relations between people to oppose the old placement techniques, the old production techniques.  There arrived a day of disillusionment with this supposed commune, which deprives the workers of living space IN FAVOR OF CORRIDORS AND WARM PASSAGES.  The pseudo-commune allows workers ONLY TO SLEEP in their dwellings, the pseudo-commune reducing both the total area and the private facilities (in all a washstand, a bin, restrooms, and a coat-hanger) begins to cause massive unrest in the working environment.  The economic impossibility of such poor facilities rose clearly to the state and economic organs.

But housing needs to grow.  The industry is struggling with it, straining its every nerve…and the growth of overcrowded housing…The whole thing increases.

WHAT IS TO BE DONE?

WHERE ARE WE GOING?

(Anonymous author, February 1930)

A Marxist Approach to the Nature-Culture Divide: A Reply to Adam Robbert’s “Six Common Problems in Thinking Nature-Culture Interactions”

Still from Tarkovskii's "Stalker" -- Entering the Zone (1979)

The following is taken from a response I wrote to Adam Robbert’s recent post on his blog,“Six Common Problems in Thinking Nature-Culture Interactions.”  If you would like to read another interesting response to the article, check out Matthew David Segall’s reply here, “Towards an Eco-Ontology.”  My Adornian opposition to ontologies of any sort remains unchanged, and while this doubtless complicates any attempt at discourse I might have with the OOO approach, I still think that some fruitful dialogue might be taken from this discussion.


A very interesting reflection on the old problem of the nature-culture relationship. Your points are thorough, calm, and considered — and I will say that none of them fall prey to the kind of pernicious metaphysical proclamations I sometimes see being issued out of the OOO blogosphere. Seeing your measured comments on my blog, it is little surprise to see that you are equally measured and reasonable in writing posts for your own blog.

In any case, I, like Matthew, also appreciate some of the thinkers you brought into constellation with one another. Ellul and Mumford are among my favorite critics of technology, though I prefer their insights as filtered through and appropriated by Horkheimer, Adorno, and Marcuse. For this reason, along with my general Marxist inclinations, the most important point you highlighted (in my opinion) was the third, considering the effects of capitalism and globalization on the relationship between humanity and nature. For me, capitalism, globalization, and modernity are all coterminous — globalization is simply a spatial register for capitalism’s inherently expansionary logic, while the time-consciousness of modernity is merely capitalism’s temporal register.

I would argue, viewing the problem historically, that the problem of humanity’s alienation from nature — the widening chasm between Nature and Culture, even if they be inextricably intertwined — arose historically. That is to say, although humanity’s self-distinction as a society distinguishable from nature arrived fairly early, with the project of agriculture and primitive domestication, the estrangement of humanity from nature only rose to the level of consciousness with the advent of capitalism. Only after the Enlightenment’s thorough disenchantment of nature, the coldly rationalizing and technicizing logic of capitalism, even in the eighteenth century, only after this point do we see writers like Schiller, Holderlin, Schelling, and Hegel writing of the problem of humanity’s alienation from nature. Marx rationalized the Romantic thinkers’ thoughts on the matter in his Economic-Philosophical Manuscripts of 1844.

This bleeds into your second point, where you talk about the problem of nature being one that nature considered as an entity unto itself must also be thought alongside the various ideological conceptions of nature arrived at by society through history. This is why I, in my own writings on the subject, have referred to nature as a fundamentally social problem. That is to say, one can look back through history at the way that humanity has conceived of nature, in its various iterations through the ages, and see that the way that nature has presented itself to us largely depends on the social constitution of a particular epoch. This is not to fall into the idealistic fantasy that nature has no existence apart from our conception of it, but rather to admit that while nature might have its own objective rhythms and regularities, it is not some sort of Kantian Ding-an-Sich, and the way that we conceptualize nature has much to do with how it appears to us as a problem. Oppositely, this would suggest that our way of thinking has much to do with the objective relations of whatever mode of production prevails throughout society at a given time, such that there is a quite real divide between Nature and Culture that has arisen historically. This means that we cannot overcome the problem simply by “reconceptualizing” it, but rather only through a fundamental transformation of our social structure.

Regarding the “pluriverse” and multiple conceptions of nature that you discuss in the fourth part, I thus believe that it is collapsible into the second part, since the multiple manifestations of nature arise historically as part of the social being of mankind. But I’m fully on board with you, also, on the facile attempt to dismiss the real opposition between nature and culture by simply saying that they are wholly intermingled with one another.

If you would like to read my own musings on the subjects, in a rather long essay that is due to be published in the upcoming SR journal Thinking Nature, edited by Ben Woodard and Timothy Morton, you can check it out on my blog. It’s much more detailed than the point-by-point reaction I give here, and I think you might be interested in taking a glance at it.

Ray Brassier on the speculative realist “movement”

Including his reaction to my satiric
Manifesto of speculative realist/
object-oriented ontological blogging

Untitled.
Image: Ray Brassier

untitled2.

I first came across Dr. Brassier’s brutal excoriation of the Speculative Realist/Object-Oriented Ontological blogging “movement” after my own lighthearted sendup of the phenomenon was met with such disapproval by Tim Morton, Levi Bryant, and (seemingly) Nick Srnicek, although Srnicek was perhaps justifiably upset that I counterposed his e-mail to me to Bryant’s. In any case, I felt some sense of vindication upon seeing Ray Brassier’s own scathing commentary on SR movement in his interview with the Polish magazine Kronos:

The “speculative realist movement” exists only in the imaginations of a group of bloggers promoting an agenda for which I have no sympathy whatsoever: actor-network theory spiced with pan-psychist metaphysics and morsels of process philosophy. I don’t believe the internet is an appropriate medium for serious philosophical debate; nor do I believe it is acceptable to try to concoct a philosophical movement online by using blogs to exploit the misguided enthusiasm of impressionable graduate students. I agree with Deleuze’s remark that ultimately the most basic task of philosophy is to impede stupidity, so I see little philosophical merit in a ‘movement’ whose most signal achievement thus far is to have generated an online orgy of stupidity.

Now, Brassier’s unsparing invective against this trend within the theory blogosphere has already been widely circulated, and I must admit that I was something of a latecomer in discovering the sentiments he expressed. Most have probably been aware of these statements for much longer than me. Nevertheless, I’ve been slowly working through his recent book, Nihil Unbound: Enlightenment and Extinction, and must admit that I’ve enjoyed it so far more than anything I’ve read from Harman or Latour. I especially appreciate his engagement with Adorno and Horkheimer’s Dialectic of Enlightenment; his interpretation is really quite good. So there’s a level of respect I had for him that preceded my stumbling upon this little snippet.

Anyway, following my recent publication of the satyric Manifesto of Speculative Realist/Object-Oriented Ontological Blogging and subsequent discovery of Brassier’s somewhat similar (though no doubt deeper) position on the matter, I e-mailed him with a link to the satyric piece. With the largely mixed response to the post that I’d received from the rest of the theory blogosphere, I was curious as to what Brassier might make of it. He responded this morning, rather promptly. The correspondence ran as follows.

Cover to the volume The speculative turn

Cover to the volume The speculative turn

Continue reading