[From Modern Architecture, 1926 (no. 1, pgs. 1-4)]

[Pg. 1]

One decade separates us from the architectural “affluence” of the pre-Revolutionary era, when in Petersburg, Moscow, and other great centers the best Russian architects lightheartedly cultivated every possible “style.”

Is a decade so much?

It is a small fissure in time.  But the Revolution, in sweeping away the stagnant prejudices and outlived canons, has turned the fissure into an abyss.  On the far side of that abyss remain the last witherings of the already decrepit system of European thinking, of that unprincipled eclecticism which always has a thousand aesthetic recipes at the ready, all of them approved by our grandfathers and great-grandfathers.  Such thinking was ready to ladle out truth from wherever suited — provided it was from a source in the past.

On this side of the abyss is opening up a new path which still has to be paved, and great new expanses of space which still have to be developed and populated.  The outlook and worldview of the contemporary architect is being forged in the circumstances of today and new methods of architectural thinking are being created.

Instead of the old system in architectural designing, where the plan, construction, and external treatment of the building were in a state of constant antagonism, and where the architect had to use his powers to the full as peacemaker in irreconcilable conflicts of interest, the new architectural work is characterized above all by its single indivisible aim and aspiration.  It is a process in which the task is hammered out logically and which represents a consciously creative [sozidatel’ny] process from beginning to end.

In place of the abstracted and extremely individualistic inspiration of the old-style architect, the contemporary architect is firmly convinced that the architectural task, like any other, can only be solved through a precise elucidation of the factors involved [the “unknowns”] and by pursuing the correct method of solution.

The architect sees around him the fearless creativity of inventors in various fields of contemporary technology, as with gigantic steps it conquers the earth, the ocean depths, and the air, winning new bridgeheads by the hour.  It is not difficult to see that these astonishing successes of human genius are explained, in general, by the fact that the right method was pursued in tackling the task.  The inventor knows full well that however energetic the upsurge of his creative enthusiasm may be, it wil be useless without a sober consideration of all the minutiae in the circumstances surrounding his activity.  He is fully armed with contemporary knowledge.  He takes account of all the conditions of today.  He conquers the future.

Certainly it would be naïve to replace the complex art of architecture by an imitation of even the [Pg. 2] most sparkling forms of contemporary technology.  This period of naïve “machine symbolism” is already outdated.  In this field it is only the inventor’s creative method that the contemporary architect must master.  Any mould or model from the past must be categorically repudiated, however beautiful it may be, for the pursuits of the architect are in their essence precisely such invention, just like all other invention.  His is a work of invention which has set itself the aim of organizing and constructing a concrete practical task not just in response to the dictates of today but as something that will serve the needs of tomorrow.

Thus first and foremost we face the question of clearly exposing all the unknowns of the problem.  First among these are the unknowns of a general charcter, dictated by our epoch as a whole.  Here we are identifying those particular features of the problem which derive from the emergence of a new social consumer of architecture — the class of workers, who are organizing not only their own contemporary way of life but also the complex forms of new economic life of the State.  It is not a question of adapting to the individual tastes of this new consumer.  Unfortunately, in posing the problem it is often reduced to precisely this, and people hastily try to attribute to worker tastes and preferences which are essentially echoes of old pre-revolutionary attitudes.

Least of all is it a matter of tastes here at all.  What we are concerned with is elucidating the characteristics of the new consumer, as a powerful collective which is building a socialist state.

It is a question, above all, of the principle of plannedness.  This must not just be a feature of the way leading state organs operate, but must become part of the work of every architect.  It is how the solving of individual problems becomes part of the larger productive network of the country as a whole.

The character of a contemporary architect’s work is radically altered by the fact that he recognizes his activity to be the establishing of architectural standards for the organization of new dwellings and towns, rather than the fulfillment of individual commissions.  He sees it as his task to be continually advancing and improving those standards, in connection with the larger characteristics of production and with the advancing technological levels both here and internationally.  In the conditions through which we are living as we develop socialism, each new solution by the architect, be it a dwelling block, a workers’ club, or a factory, is conceived by us as the invention of a more advanced model or type, which answers the demands of its brief and is suitable for multiple production in whatever quantities the needs of the state require.  From the very start, this situation diverts the architect’s energy away from the pursuit of a solution answering individual tastes, and redirects it towards further improvement of the standard type which he has devised, and a fuller, more sophisticated standardization of its details.  But in order that these type-solutions may undergo a genuinely radical renewal, they must derive from the new principles of a rational urbanism which will satisfy tomorrow’s needs as well as today’s. It is thus obvious that the conditions of our State will authoritatively throw us from the single architectural unit, through a complicated manufacturing process, to the whole complex, the village, the township, and the city.

Unfortunately, the specialists at the head of those state organs in charge of our building are the ones least concerned about this important issue, who are least of all inclined to keenly look ahead. They [Pg. 3] are quite satisfied, for example, that construction in the largest center of the USSR — Moscow — is limited to four-or six-storey buildings.

It is needless to say that for smaller cities or housing estates these are nothing better than garden cities [goroda-sada], with their small mansions, courtyards, and flower-gardens, and yet no one seems to have this on his mind. But meanwhile this Howardian [Ebenezer Howard — RW] ideal has lagged behind modernity for no less than ten years (and also behind our Soviet modernity for an even more substantial period of time)?

In order for a modern architect to deal with such anachronisms, the greater is his need to fight on two fronts: [1] the elaboration of new, rational principles for the planning of architecture for the aggregate population [naselennykh mest] and [2] the creation of standards that would serve as a prerequisite for the foundation of a new, more prudent image of the city.

The social conditions of our modern world are such that questions of individual aesthetic developments in architecture arise only secondarily.  Today’s conditions focus our attention first and foremost onto the problem of rational new types in architecture, and by including the architect within the overall production chain of the country, they abolish the isolation which previously existed between various forms of architectural and engineering activity.  Certainly the complex development of our life is such that more than at any other time, it compels the architect to specialize in a specific field, but at the same time the firm conviction that has arisen amongst all contemporary architects that their different specialties — housing, community buildings, factories — are merely subsections of a homogeneous territory [ubezhdenie v odno-znachnosti ikh tvorchekoi deiate’nosti].  So some are busy creating a new type of housing, others with the development of new public facilities, and still others with the building of a new factory or plant.  And precisely because construction possessing a factory/industrial or engineering character was never firmly linked to the stagnant traditional art of the past, [the engineers] found that the principles underlying their mode of creation were much more responsive to the needs the time, and better suited to the serving of a new life.  As a result, not only has the boundary between engineering structures and public architecture been wiped out of our thinking, but those very engineering structures themselves have come to be seen as front-line pioneers in the shaping of a genuinely contemporary architecture.

Sober calculation of all these circumstances, which have been created and intensified by our present social conditions, is not just the first condition for a correct solution of our architectural tasks.  It is also the source of all those purely architectural possibilities which lie concealed within the changes which have taken place in our mode of life.

But alongside these, there is a series of other “unknowns” facing the architect, which derive quite separately from the particularities of each factor of the given piece of work, from the particular features of the task in hand, from its functional requirements and from the productive and locational conditions obtaining in that situation.

The solving of these ‘unknowns’ leads to an entirely new method of architectural thinking: to the method of functional design.

Free from the handed-down models of the past, from prejudices and biases, the new architect analyzes all sides of his task, all its special features.  He dismembers it into its component elements, groups them according to functions and organizes his solution on the basis of these factors.  The result is a spatial solution which can be likened to any other kind of rationally conceived [razumnyi] organism, which is divided into individual organs that have been developed in response to the functional roles which each fulfills.

As a result of this we are seeing in the works of contemporary architects the emergence of entirely new types of plan.  These are generally asymmetrical, since it is extremely rare for functional parts of a building to be absolutely identical.  They are predominantly open and free in their configurations, because this not only better bathes each part of the building in fresh air and sunlight, but makes its functional elements more clearly readable and makes it easier to perceive the dynamic life that is unfolding within the building’s spaces.

That same method of functional creativity leads not only to clear calculation of the ‘unknowns’ of the task, but to an equally clear calculation of the elements of its solution.

The architect then arranges [ustanavlivaet] the main path to the secondary in his work, from the core to the outer shell.  Only functional architectural thinking establishes [ustanavlivaet] the spatial organization firmly as the starting point of the work, indicating the place at which the bulk of the impact should be directed.  Thus, the determination [ustanovlenie] of the specific conditions of the job — the number of individual spatial variables, their dimensions and mutual connection — emerges as the primary function. From this first point alone does the modern architect proceed; it is this that compels him to unfold his plan from the inside out, rather than vice versa, as was done during the period of eclecticism.   This directs his entire future path.

The second moment for the architect becomes the framing from within of the spatial problem or from a particular material and one or another methods of construction.  It is clear that this is an inevitable function of the baseline spatial resolution.

The next stage in the work of the new architect is the ratio of the spatial volume of the outside, a grouping of architectural masses.  Their rhythm and proportions follow naturally from the first half of the architect’s activity — they stand as a function of the constructive material of the exterior and its hidden spaces.

[Pg. 4]

And finally, there is the interpretation of some wall surfaces and the design of individual — elements, holes, poles, etc. — all the functions of some of these, or any other extraneous data.

Thus the very method of functional creativity leads us to a unified organic creative process where one task leads from another with all the logic of a natural development, instead of the old-style chopping up into separate independent tasks which are usually in conflict with each other.  There is no one element, no one part of the architect’s thinking which would be arbitrary.  Everything would find its explanation and functional justification in its suitability for a purpose.  The whole unifies everything, establishes equilibrium between everything, creates images of the highest expressiveness, legibility, and clarity, where nothing can be arbitrarily changed.

In place of the ready-made models of the past which have been chewed over endlessly, the new method radically re-equips the architect.  It gives him a healthy direction to his thiking, inevitably leading him from the main factors to the secondary ones.  It forces him to throw out what is unnecessary and to seek artistic expressiveness in that which is most important and necessary.

There is absolutely no danger in the asceticism of the new architecture which emerges from this method.  It is the asceticism of youth and health.  It is the robust asceticism of the builders and organizers of a new life.

[Из Современной архитектуры 1926 (No. 1, pgs. 1-4)]

Одно десятилетие отделяет нас от архитектурного «благополучия» довоенного времени, когда в Ленинграде, Москве и других крупных центрах лучшие русские зодчие беззаботно насаждали всевозможные «стили».

Много ли десятилетие?

Маленькая трещинка времени. Но революция, уничтожив косные предрассудки и отжившие каноны, превратила трещинку в пропасть. По ту сторону пропасти остался последний этап увядания одряхлевшей системы европейского мышления, беспринципный эклектизм, имеющий наготове тысячу художественных рецептов, апробованных нашими дедами и прадедами, готовый черпать истину откуда угодно, — но только в прошлом.

По эту сторону открывается новый путь, который еще надо прокладывать, новые просторы, которые нужно еще заселить. В обстановке сегодняшнего дня куется миросозерцание современного зодчего, создаются новые методы архитектурного мышления.

Вместо старой системы архитектурного творчества, где план, конструкция и внешнее оформление задания постоянно находились во взаимной вражде и где архитектор был по мере сил своих примирителем всех этих неразрешимых конфликтов, — новое архитектурное творчество, прежде всего, характеризуется своим единым нераздельным целевым устремлением, в котором органически выковывается задача и к которому сводится созидательный процесс от начала до конца.

Вместо отвлеченного и крайне индивидуалистического вдохновения старого архитектора — современный зодчий твердо убежден в том, что архитектурная задача решается, как и всякая иная, лишь в результате точного выясненияне известных и отыскания правильного метода решения.

Зодчий видит вокруг себя смелое творчество изобретателя в разных областях современной техники, гигантскими шагами побеждающей землю, недра и воздух, с каждым часом отвоевывающей все новые и новые позиции. Не трудно понять, что этот изумительным успех человеческого гения объясняется, главным образом, правильным методом творчества. Изобретатель твердо знает, что как бы ни был ярок подъем его творческого энтузиазма — он будет бесцелен без трезвого учета мельчайших обстоятельств, окружающих его деятельность.  Он во всеоружии современного знания, он учитывает все условия сегодняшнего дня, он смотрит вперед завоевывает будущее.

Конечно, наивно было бы подменить сложное искусство архитектуры подражанием тем или иным, хотя бы [Pg. 2] самым блестящим формам современной техники. Этот период наивного «машинного символизма» уже изжит. Лишь творческий метод изобретателя должен быть завоеван современным архитектором. Должно быть категорически отвергнуто наличие каких-либо штампов прошлого, как бы прекрасно оно ни было, ибо искания зодчего по существу своему такое же изобретение, как и всякое другое, изобретение, ставящее себе целью организовать и сконструировать конкретную практическую задачу, не только диктуемую сегодняшним днем, но и пригодную для завтрашнего.

Итак, прежде всего, ясное раскрытие всех неизвестных. И, в первую очередь, неизвестных общего характера, диктуемых нашей эпохой в целом, раскрытие особенностей, связанных с появлением нового социального потребителя архитектуры — класса трудящихся, организующего не только свой современный быт, но и сложные формы новой хозяйственной жизни государства. Тут, конечно, речь идет не о подлаживании к индивидуальным вкусам нового потребителя. К сожалению, часто именно к этому сводят постановку вопроса, при чем еще стараются поспешно приписать рабочему вкусы и вкусики, являющиеся по существу отголоском старых дореволюционных взглядов.

Но тут дело меньше всего заключается во вкусах. Речь идет о выяснении особенностей нового потребителя, как мощного коллектива, строящего социалистическое государство.

Речь идет, прежде всего, о принципе плановости, который должен войти в работу не только тех или иных руководящих государственных органов, но и в работу каждого зодчего, о включении отдельных замыслов в общую производственную сеть всей страны.

Коренным образом меняет характер работы современного архитектора то, что он сознает свою деятельность не как выполнение отдельных заказов, а как установку стандартов архитектуры, организующих новые жилища и города, как непрерывное совершенствование этих стандартов, в связи с общими производственными особенностями, с уровнем нашей и международной строительной техники. В условиях переживаемого нами строительства социализма, каждое новое решение архитектора — жилой дом, клуб, фабрика — мыслится нам, как изобретение совершенного типа, отвечающего своей задаче и пригодного к размножению в любом количестве, сообразно с потребностями государства. Это обстоятельство заранее отводит энергию архитектора от поисков индивидуально-вкусового решения — к совершенствованию своего стандарта, к уточнению и максимальной типизации всех его деталей. Но для того, чтобы эти стандарты были действительно радикально обновлены, для того, чтобы они стали подлинно новыми архитектурными произведениями, конечно, они должны быть задуманы не на индивидуальном участке, не произвольной прихотью, не в тесных рамках скученного и случайно планированного города, а обратно, исходить из общего целого, из новых принципов рационального урбанизма, пригодного и для завтрашнего дня. Таким образом, очевидно, что условия нашей государственности властно отбрасывают нас от архитектурной единицы через сложный производственный процесс к целому комплексу, селению, поселку, городу.

К сожалению, специалисты, стоящие во главе государственных органов, ведающих нашим строительством, меньше всего озабочены этим важным вопросом, меньше всего расположены пытливо смотреть вперед. Они [Pg. 3] вполне удовлетворены тем, что ограничили, например, застройку крупнейшего центра СССР — Москвы — четырех-или шестиэтажными домами.

Нечего говорить о том, что для меньших городов или рабочих поселков ничего лучше города-сада, со своими маленькими особнячками, двориками и цветничками, и в мыслях не имеется. А между тем этот Говардовский идеал не отстал ли от современности не меньше чем на десяток лет, а от нашей советской современности и на более значительный срок?

Тем острее необходимость современного зодчего бороться с подобными анахронизмами, бороться с двух стороп: разработкой новых рациональных принципов планировки архитектуры населенных мест и созданием стандартов, которые послужили бы предпосылкой к созданию нового разумного облика города.

Социальные условия современности таковы, что они ставят лишь во вторую очередь вопросы индивидуально художественного развития архитектуры, они обращают наше внимание прежде всего на проблему новых рациональных типов архитектуры и, включая архитектора в общую производственную цепь страны, уничтожают обособленность, которая существовала раньше между различными видами архитектурной и инженерной деятельности. Конечно, сложное развитие нашей жизни таково, что более чем когда-либо заставляет зодчего специализироваться в той или иной области, но в то же время у всех современных зодчих выросло твердое убеждение в однозначности их творческой деятельности: одни заняты созданием типа нового жилья, другие нового общественного сооружения, а третьи — новой фабрики или завода. И именно потому, что сооружения фабрично-заводского и инженерного характера никогда не были крепко связаны с косными традициями художественного прошлого, они оказались, по принципам, лежащим в их созидании, на много более отвечающими потребностям момента, более пригодными к обслуживанию новой жизни. Таким образом, не только стерлась в нашем представлении грань между гражданским или инженерным сооружением, но даже это последнее оказалось передовым застрельщиком в формации подлинно современной архитектуры.

Трезвый учет всех этих? обстоятельств, выдвинутых и обостренных новыми социальными условиями, не только первое условие правильного решения архитектурной задачи, но и источник тех чисто архитектурных возможностей, которые таятся в изменившихся условиях нашей жизни.

Но на ряду с ними, перед архитектором стоят и другие «неизвестные», вытекающие из особенностей каждого момента работы в отдельности, из особенностей самого задания, его функций, условий и места производства.

Решение этих «неизвестных» приводит к совершенно новому методу архитектурного мышления — к методу функционального творчества.

Свободный от всяких штампов прошлого, от предрассудков и предубеждений, новый зодчий анализирует все стороны задания, его особенности, он расчленяет его на составные элементы, группирует по их функциям и организует свое решение по этим предпосылкам. Получается пространственное решение, уподобленное всякому разумному организму, расчлененное на отдельные органы, получающие то или иное развитие, в зависимости от функций, ими выполняемых.

В силу этого, мы видим в работах современных архитекторов появление совершенно нового плана, большей частью асимметричного, — так как редко функции частей эданин бывают абсолютно одинаковыми — предпочтительно открытого и свободного в своей конфигурации, потому что тогда не только лучше омываются все части сооружения воздухом и светом, но и четче читается его функциональная члененность, легче угадывается развертывающаяся в них динамическая жизнь.

Тот же метод функционального творчества приводит не только к ясному учету «неизвестных» задачи, но к такому же учету элементов ее решения.

Зодчий устанавливает тогда в своем творчестве путь от главного к второстепенному, от костяка к оболочке. Только функциональное архитектурное мышление жестко устанавливает пространственную организацию, как исходную точку работы, указывает то место, куда должен быть направлен основной удар. Таким образом, выясняется как первая функция конкретных условий задания — установление количества отдельных пространственных величин, их размеров и взаимной связи. Из этого, прежде всего, исходит современный архитектор, это заставляет его развертывать свой замысел изнутри наружу, а не обратно, как это делалось в периоды эклектизма, это направляет весь его дальнейший путь.

Вторым моментом становится конструирование изнутри развертывающейся пространственной задачи из того или иного материала и теми или иными конструктивными методами. Ясно, что оно является неизбежной функцией основного пространственного решения.

Дальнейший этап работы нового архитектора: — соотношение пространственных объемов извне, группировка архитектурных масс, их ритм и пропорции вытекают естественно из первой половины его деятельности, — становятся функцией сконструированной материальной оболочки и скрытого за ней пространства.

[Pg. 4]

И, наконец, трактовка той или иной стенной поверхности, оформление отдельных элементов, отверстий, опор и т. д., все это функции тех или иных перечисленных, или каких-либо других привходящих данных.

Таким образом, самый метод функционального творчества вместо старого дробления на отдельные независимые и обычно враждебные друг другу задачи — приводит к единому органическому творческому процессу, где одна из задач вытекает из другой со всей логикой естественного развития. Нет ни одного элемента, ни одной части замысла архитектора, который был бы стихиен. Все находит себе объяснение и функциональное оправдание в своей целесообразности. Целое все объединяет, все уравновешивает, создает образцы высочайшей выразительности, четкости, ясности, где ничто не может быть изменено.

Вместо готовых, бесчисленное множество раз пережеванных образцов прошлого, новый метод коренным образом перевооружает зодчего. Он дает здоровое направление его мыслям, неизбежно устремляя их от главного к второстепенному, заставляет его отбрасывать ненужное и искать художественную выразительность в самом важном и необходимом.

Нет никакой опасности в вытекающем из этого метода аскетизме новой архитектуры, который отпугивает близоруких. Это — аскетизм молодости и здоровья, бодрый аскетизм строителей и организаторов новой жизни.